– С добром, тёть Нюр.

Муж не сводил с меня глаз, будто пытаясь угадать моё настроение: то ли сковородой огрею, то ли кипятком в рожу плесну.

– Проходи, Георгич, не стесняйся.

Муж, опасливо на меня поглядывая, осторожно поставил коробку с тортом на стол, присел на краешек стула.

Я глядела на своего ненаглядного в упор несколько мгновений, и губы вдруг сами расплылись в предательской улыбке.

– Соскучился, как я погляжу, Николай Георгиевич!

– Ну я… это… вот…

Муж стал вдруг заикаться, и, наконец, на выдохе произнёс:

– Галя, поехали домой!

– Тёть Нюр, – позвала я тётку, – принеси-ка ножик!

Тётка выглянула из-за печи:

– Ты не глупи, племянница! Ты шо удумала-то?

– Дай, говорю, ножик – торт резать будем.

– Аааа, торт! А я-то, глупая баба, чаво удумала…

Я взглянула на Николашу: он слегка распрямил плечи, удобно развалился на стуле, заулыбался.

Я медленно поднялась:

– Ну, что, Коленька, мировую пить будем?

– Дык, можно и за мировую выпить.

– А как же твоя любава? Неужто забыл?

– Галочка, дай сказать! Повиниться хочу, покаяться!

– И правда, дай мужику сказать, – вставила тётка.

– А тебе, Галочка, жизнь в деревне на пользу пошла! – сказал Николай.

– Да ну? А что ж ты раньше красоту мою не замечал? Или я хуже твоей секретарши?

Я крепче вцепилась в спинку стула, чтобы совладать с собой и не наделать глупостей.

– Не хуже, Галочка, а даже лучше!.. Тьфу ты, запутался совсем! В общем, люблю я только тебя, возвращайся домой! Всё у нас будет теперь по-другому, по-хорошему.

– А как это – по-другому?.. Ты думал: куплю цветочки-тортики, Галка и растает?

– Ой, совсем забыл! Я же тебе и колечко купил.

Муж протянул оббитую красным бархатом коробочку.

– Цыпа-цыпа! – донеслось из открытого окна. Это соседка приглашала своих куриц на вечернюю трапезу.

Слово «цыпа» подействовало на меня магически, словно красная тряпка матадора – на быка.

– Ах, ты, паразит! А ну, пошёл вон! Думал меня за колечко да за тортик купить?

Я схватила со стола торт и вместе с кремовыми розочками впечатала в удивлённое лицо законного супруга.

– Мама дорогая, – выдохнула тётка Нюра.

Эта фраза почему-то сподвигла меня на дальнейшие подвиги. Я вырвала из букета ромашку и воткнула в бисквитную мякоть, приговаривая:

– Вот тебе торт, вот тебе ромашки, вот тебе колечко!

И, подтверждая слово делом, запулила коробку с колечком в распахнутое окно.

– Цыпа-цыпа! – не унималась соседка, делая вид, что не слышит нашу ругань.

– Ко-ко-ко, – отвечали ей благодарные пеструхи.

Тётя Нюра подхватила меня – трясущуюся, рыдающую – усадила на стул, стала гладить по голове.

Николай, низко опустив голову, осторожно снимал с лица остатки торта и педантично складывал на клеёнчатую скатерть.

– Николай, поди к рукомойнику – умойся! – приказала тётка.

Муж повиновался.

– Погодите-ка, я мигом! – сказала тётка и зачем-то полезла в подпол.

На столе, словно на скатерти-самобранке, появилось нехитрое угощение: солёные помидоры, бутылка с прозрачной жидкостью, картошка с луком.

Вся спесь, что была заметна вначале визита, сошла с Николая на нет.

Тётка разлила по стаканам «божественный нектар».

– Говорить красиво я не умею, не обессудьте. А што скажу – слушайте внимательно, уважьте старого человека…

Я взглянула на мужа: тонкими пальцами он переминал в руках кончик клеёнки.

– Гляньте на портрет, что висит на стене – это мой Егорушка. Не вернулся Егор из рейса, без вести пропал… Ни машину, ни косточки его не нашли. Страшное время было – «лихие девяностые». Уж как я его ждала, как ждала! А замуж так и не вышла – никто мне не люб был.

Вот что вам скажу, милые: с жиру вы беситесь, ребятушки!