Дома Люсю никто не ругал. Бледная до синевы мама, срочно вызванная с полевых работ и не спавшая ночь, заплаканная бабушка, от которой пахло лекарствами, теперь сидели под навесом во дворе, под которым стоял стол со скамьями. За столом сидела Люська и за обе щёки уплетала кашу, запивая молоком.

Бабушка присела рядом и провела подрагивающей рукой по спутанным Люськиным волосам, в которых виднелись еловые иголки и прилипшие кусочки смолы.

– Путешественница ты наша, – бабушкин голос дрожал, – Мы ведь уж думали – всё… не найдём вас уже. Парнишки, что до болот ходили, сказали – корзинку брошенную нашли там недалеко от Стародолья… а болото там такое, зайдёшь, и поминай, как звали. Но после сказали, корзинка старая, давно там лежит, незнамо чья… Ох, Люся…

Бабушка закрыла лицо руками и заплакала, а Люська, не жуя проглотив только что откушенный кусок хлеба, бросилась скорее обнимать бабушку, утешать и уговаривать, что ничего им с подружками не грозило.

– Бабушка, ты не плачь! Мы испугаться-то не успели, знали, что недалеко где-то и бродим. Просто ягод было много, мы вдоль оврага, вдоль оврага, да и сами не заметили, как малинник нас увёл в сторону. Потом уже и смеркаться начало, а в ночь куда идти? Мы к озерцу вышли, там и заночевали, у Веры спички были, костёр разожгли, а утром дальше пошли, вот нас Миша и нашёл. Эх, жалко, малина вся пропала, крупная, да много её… сколько бы варенья наварили!

– Про варенье она думает, – всплеснула руками Таисия, – Хорошо, сами живые выбрались, да всё обошлось! Ешь давай, ягодница наша, да в баню ступай, я подтопила. И в лес больше ни ногой! А по малину… вот отработаю полевое, тогда и сходим вместе, свожу вас на Берестень. Хорошо, что Стародольский-то председатель парнишку своего послал сторожку проверить, а без того – сколько бы вы еще плутали, кто знает.

– Так это Веригина Степана сын их нашёл? – спросила бабушка, – Ну дай Бог здоровья парню, и родителям его. Я вот на будущей неделе в Стародольское собиралась в больницу, так зайду в Правление, поклонюсь, что девчонок наших спасли.

Люська с аппетитом доела кашу и побежала скорее в тёплую баню, смывать с себя пыль и смолу. Оттираясь мочалкой, она думала – всё же хорошие у неё мама и бабушка… даже ругать не стали, слова плохого не сказали. А вот Даше попало, как только они в село вошли, встретила Дашу мать с хворостиной в руке… правда, хворостина не поднялась на измученную девчонку, только отругала матушка «непутёвую» свою дочку.

Ох, как же сладко растянуться на своей-то кровати, подумала Люська, когда всё в доме стихло, только звонкий сверчок завёл свою скрипку где-то в чулане и старые часы в кухне отстукивали время. Уже задремав, Люська снова видела и лес, и старый овраг, укрытый густым малинником, и виделся ей седой старец с белою бородой, в перевязанной расшитым кушаком рубахе. Таким Люська представляла себе Лешего, по рассказам Даши. Старец усмехался, чуть укоризненно качал головой и грозил Люське пальцем, в руке у него был резной деревянный посох… Сквозь сон Люська услышала тихие шаги, кровать её скрипнула, и мамины тёплые руки обняли её. Тася улеглась на самый краешек Люськиной кровати, прижала к себе дочь, от которой пахло мылом и немного еловой хвоей…

Люська улыбнулась сквозь сон, ей не хотелось просыпаться – вдруг это тоже ей только сниться, она прижалась покрепче к тёплому маминому боку, обхватила её рукой и счастливо заснула.

Тася же долго не могла заснуть, хотя и тело её, и усталая, истерзанная беспокойными мыслями голова просили пощады, а она всё думала, что ничего нет в её жизни важнее и дороже дочки. Слёзы кипели внутри, и Тася тихо всхлипнула, боясь разбудить Люську. Тихо выплакавшись, она наконец тоже закрыла глаза… Снился ей в ночь Николай, Люськин отец – улыбался и кивал ей головой, будто одобряя её мысли и успокаивая.