– Вчера, – говорит Денисов, – ммм… вчера вечером наш психолог, ну ты знаешь, засранец этот, должен был проводить свои тесты… Ты в курсе? Я этого ушлепка, чтоб ему пусто было, битый час прождал, и… что ты думаешь?

– Он не пришел. Очевидно.

– Ты знал? Поэтому тебя… не было?

Фролов щупает тонкими пальцами влажный воротник пальто, слегка нагибается, чтобы почувствовать мокрый запах овечьей шерсти.

– Видел его вчера, он уходил с работы раньше времени. От него пахло алкоголем.

– И?

Восьмиклинка ходит вверх-вниз.

– И… это же и так понятно, – говорит Фролов. – Он же труспичер. Хоть и полицейский. Работает с чиповаными, с потоковыми данными, так что… они же все – те еще гедонисты. А если уж начал пить прямо на работе… какие могут быть тесты? Вечером. В семь часов… Он уже в четыре – в стельку… Поэтому, – Фролов вспоминает густые переплетения лабиринтов, потоковую аналитику нераскрытых убийств… смутные образы, перемешанные данные, цифры, факты, преображенные виртуальностью… врезаются в мозг, вы-чувствуются… он пытается найти недостающие звенья в пыльном уголовном деле, собрать паззл… не может жить без этого… вспоминает полеты по густому эфиру, падение в бездну, незаметные зацепки, ведущие к неминуемой разгадке. – Поэтому просто изучал старые темняки.

Денисов фыркает как лошадь в стойле.

– Вот тебе они сдались, – говорит. – Темняки на то они и темняки. Такими и должны оставаться. Если уж поток не смог понять, что к чему, ты-то чего лезешь?

– Поток не всесилен.

Фролов надевает очки – привычная тяжесть давит на ушные раковины. Перед загрузкой это всего лишь нулевые диоптрии, но через мгновение проявляются яркие линии, прошивающие пространство вокруг. Денисовская восьмиклинка на секунду подсвечивается. Пока что стандартные настройки дополненной реальности: вездесущая реклама, тизеры Игры смерти, распластанные по темному небу, переливающаяся на сумрачных небоскрёбах, вытянувшихся до-самых-туч.

Ветер смачно бьет в стекло. Фонарные столбы, вытянутые в строевой ряд, проплывают мимо расфокусированного взгляда Фролова. Он думает… пока не решается, три месяца не решался… но вопрос этот преследует его каждый день, провожает в тревожный сон, встречает вместе с утренней тьмой, заливающейся в глаза из пустого окна после пробуждения.

Набирает побольше воздуха в легкие.

– Скажи, каково это… все помнить? – говорит Фролов.

– Что все?

– Про войну.

– А, это, – на лице Денисова алеет кривая ухмылка. – Да. Хотелось бы забыть. Но… понимаешь, тут уж ничего не поделаешь. Память есть память. Иногда уходит, ненадолго. Напьёшься там, дело какое интересное найдётся, чтобы погоняться да пострелять. Но потом все равно. Завидую я вам, знаешь ли. Тем, кто ни черта не помнит.

– Не знаю, чему тут завидовать.

– Это лучше… поверь, намного лучше памяти. Лучше узнать все через поток. Ты, может, и пережил что-то, потерял кого-то в этой сраной войне, но… ты этого не помнишь. Ты даже не знаешь, был ли кто-то, кто заставил тебя… заставил страдать. Беспамятство – лучшее, что может быть после газовой, – имеет в виду страшнейшую газовую болезнь, последствие распыления нейрогаза. – Так что, каково, спрашиваешь? Хреново. Очень хреново.

В темном, пенистом, бурлящем небе вспыхивает слащавое лицо известного актера. Фамилия вертится на языке. Кажется, играл в гендеро-нейтральном ремейке «Бегущего по лезвию».

Лицедей вальяжно надевает потоковые очки… пространство вокруг меняется, приобретает сюрреалистичные черты… нагромождение светотеней… Актер отправляется в головокружительное путешествие по мирам, созданным потоковыми архитекторами и труспичерами, мастерами потоковой экспозиции… летит по необитаемому космосу… приближается в огромной планете, сложенной из двух равных полусфер – золотого песка и лазурного океана, которые сплелись в идеальный теннисный мячик… удар! fifteen-love!.. звезды мерцают вокруг засилья образов. Улыбчивый парень оказывается на пляже, в руке греется изумрудная маргарита. На фоне звенит слащавый голосок: