Помнит все сам – без потока, без помощи отрывков знаний, собранных виртуальностью и запертых в проводниковом эфире. Денисов – вестник странного забытого времени, один из немногих, чья память не выбелена нейрогазом…
Помнит и довоенное время. Родную Рязань – сумрачную тень посреди затухания. Печально-зеленые аллеи, заваленные бурым снегом. Тихие причитания голодных, звероподобных людей… Мать с большими голубыми глазами. Вены на ее руках дыбились под кожей, выпирали темно-синими буграми…
Часто говорит о войне. Нет, это не приносит Денисову никакого удовольствия, но как по-другому? Не-выплеснутая, обращенная внутрь память, разъедает быстрее серной кислоты…
Дождь бьет в лобовое стекло, пульсирующие капли растекаются по прозрачному плексигласу. Потоковые изображения мелко подёргиваются… Не оттого ли, что надвигается солнечная буря?
Денисов поворачивает к Фролову свою большую голову с надвинутой на лоб восьмиклинкой. В ней он особенно похож на клишированного бандита из диких земель (образ из потоковой комедийки, где смеются над князьком Ваней, спящим в обнимочку с дряхлой ядерной бомбой). Грубые черты лица, обрамленные щетиной.
– Ну и погодка, – говорит. – Сейчас ливанет. Если так, то надолго. Вот и началась осень… Не хочу. Посыплются сейчас, – кашляет, – сейчас… бедных девчонок. Долбаные контрабандисты.
– Ты же сам был контрабандистом.
– И что? – усмехается. – Это было давно. Раньше было… по-другому все было. Не то, что сейчас. Раньше, хоть и вытворяли всякое, было какое-никакое понимание… чести.
Дождливая осень в стоэтажном Петербурге – время диких убийств. Контрабандистские корабли швартуются на городской судоверфи, навигация закрывается до начала зимы, где-то до Рождества. Пока город готовится к ежегодной Игре смерти, обдолбанные судоходцы ведут свою игру, жесткую, кровопролитную…
– К вечеру успеем? – говорит Денисов.
– А?
– Поймать его… Не хочу сегодня задерживаться. Хочу в бар. Надо поймать сегодня, чтобы к концу недели воткнули чип. Закроем план.
Небо расколото всплесками ярких молний, они взрезают низкие тучи, пропечатываются на шершавой плоскости. Хватка туч сильна, непререкаема. Вот-вот морось превратится в настоящий дождь. Захлестнет город ливневыми потоками, заструится по задраенным окнам титанических небоскребов.
Денисов опускает окно, высовывает голову и ругается на пешехода, застрявшего на переходе.
– Так и знал, – втягивает голову обратно в задымленную кабину. – Хотели же поменяться дежурствами с Рыжим. Почему же не поменялись?
– Ты предлагал вчера. Или забыл? Но ты… ты задолжал ему уже шесть, так что…
Денисов морщится.
– Она была в контейнере?
– Да.
– Откуда приплыл, как думаешь?
Под колёсами шуршит мелкий гравий.
– Надо проверить течение каналов… я направил запрос, – говорит Фролов; голова все ещё смутна от послевкусия удушливого кошмара. – Когда разрешат, можно будет, – внимание отвлечено блеском виртуальных вывесок… пицца, вкуснейшая в галактике… ядерный гриб-болоньезе, супер-острый, сжигающий сознание… суровые расщелины Шангри-Ла, ярчайшее потоковое приключение по следам Снежного Человека, – можно будет понять, откуда приплыл контейнер.
– Ну и придумали с этими каналами, а? Когда ходил на барже, это… как, бывало, намучаешься с навигацией, что уж… уже от одного вида тошнит. То в одну сторону течение, то в другую. Сюда нельзя, туда можно, но через десять минут окно закроется… Так что приходится ждать, и… а потом, просишь, ну пустите на Неву. Мы быстро, никто не заметит. Но нет. Только перед судоверфью можно выплыть. Зараза.
Колесо попадает в яму (неглубокий уууххх…), через секунду электромобиль подпрыгивает, отпружинивает от дна темной колдобины. Боковое стекло дребезжит Фролову прямо в ухо: огромный палеозойский комар, раздражает нервные окончания. Закрыто не до конца. Следователь подносит холодную ладонь к заляпанному окну, клакелюрные борозды дождевых капель движутся вниз и немного вбок… ладонь набирает высоту, прикасается к темной крыше, но стекло не двигается. Застряло на мертвой точке.