– Ну что, собираешься? – перешла в наступление от двери.

– Юля, я не пойду. Мне плохо.

– Я та и знала.

– Ты не могла этого знать заранее. У меня раньше не было токсикоза.

– Жень, кого ты обманываешь? Боязнь первого выхода – это классика, так всегда и бывает. Смольков меня специально за тобой послал. Знаешь, сколько людей у нас репетировали, а на сцену ни разу не вышли, затерялись в небоскребах мегаполиса? Ты хотя б до гримерки дотопай – уже преодоление. Баба Люба на первый раз ко второму действию нарисовалась. В церковь ходила, говорит, просила у батюшки благословления грешницу изображать. У Веньки диарея разыгралась, он свой первый спектакль на очке просидел, его сам Смольков заменял, представляешь? Девчонки перед спектаклем по рюмочке принимают, для куража. Не ной, возьми себя в руки.

– У меня давление низкое.

– Да что ты говоришь? – Юля достала из сумочки аптечный пузырек и влила в меня половину. Я выпучила глаза, хватаясь за горло.

– Пробирает? Настойка семян лимонника, спирт девяносто процентов. Гипотоники рекомендуют.

– Я текст не помню. В голове пустота, круговерть, путаница!

– Что-нибудь ляпнешь.

– Халат не стиранный, от него воняет.

– Где халат?

К моему удивлению, утонченная Юлия закинула одежку в стиралку, прокрутила на быстром режиме, потрясла с балкона и взялась утюгом сушить. Больше отмазок не сочинилось, пришлось подчиниться сильному.

Глава 6. Тверда, упряма, целеустремленна

За общим столом в гримерке я старательно нарисовала яркими театральными красками печальное Зинкино личико, отгоняя мысли о выходе на всеобщее обозрение. Эффекта печали достигла опущенными уголками губ и глаз. Подложила под юбку подушечку, завязала, чтоб не свалилась. Получилось месяцев семь. И чуть не расплакалась, жалея своего маленького ребеночка, которому предстоит родиться в неволе.

– Все занятые в первом акте – на сцену! – раздался из коридора голос Смолькова.

Анна Михайловна с Ирой поднялись, ободряюще улыбнулись, пожелали мне «ногу сломать». Театральное напутствие такое. Как оказалось, доброжелательное, типа нашего «ни пуха ни пера». Ногу сразу же заломило.

Хромая Зинаида и окровавленная Кира пропустила вперед основную группу и приблизились к сцене. За стеною плотного занавеса гудел наполненный зал, зэчки неслышно занимали исходные позиции. Мой выход через минуту после начала спектакля, это очень ответственно. Артистки к новенькой повернутся, и публика на меня уставится. Первое слово «Ай!», и улыбочка виноватая. Только бы не забыть!

– Занавес! – скомандовал режиссер.

Каннибал Леша поднял рубильник, тяжелые портьеры поползли в стороны. Сокамерницы, как ни в чем ни бывало, занимались своими делами, тихонько переговариваясь. По опыту репетиций знаю: обсуждать они могут что угодно, от рецепта таиландского пирога до опоздавших гостей на красных «Жигулях».

– Один, два, три, четыре… – считал Смольков, прислушиваясь к нарастающей тишине в зрительских рядах. Леша сунул мне в руки матрас и кошелку.

– Тверда, упряма, целеустремленна, как член девственника! – шепнул мне в затылок режиссер и ткнул в спину: – Пошла!

Должно быть, неопытный в деле метания женщин, Иннокентий Романович не успел ухватить на спине оттопыренное одеяние. Через несколько дней я его простила. Приближаясь к давно не крашеным доскам, заметила, что Ирка сидит на стуле, разинув рот и глядя в одну точку.

– А, дьявол! – воскликнула Зинка, шарахаясь на матрас, не отскочивший в сторону.

– Смотреть надо было, раззява! – рыкнул надзорник и, скрывая испуганную осторожность за показной грубостью, помог мне подняться.

– Ударилась? Играть можешь? – донесся из-за спины виноватый шепот Смолькова.