– Все равно на спектакль косынку наденешь, никто не увидит, – огорчила невестку бдительная свекровь.

Я хотела было заметить, что косыночку можно и сдвинуть ненароком, до уровня плеч. Но в дверь постучали, раскатистый бас Смолькова прогудел:

– Все одеты? Можно войти?

– Входите, Иннокентий Романович! – крикнула Ира и бросилась открывать. Услужливая девушка. Или наивная подхалимка?

Сегодня Бог и царь «самородков» выглядел неожиданно благодушно. Узкие глазки лучились, пухлый ротик сложился в добрюсенькую улыбку. Подобрав на коленках штанины, уселся на жесткий диванчик, позволил Ирочке попотчевать себя, сочинил комплимент Анне Михайловне. Повернулся ко мне:

– Явилась?

Я выжидательно кивнула, подтверждая очевидное.

– Сможешь репетировать каждый день по несколько часов?

Тринадцать минут – мусолить целыми днями?

– Если ничего не случится, смогу.

– На сцену когда-нибудь выходила? Может быть, в школе? Петь, танцевать умеешь?

Красивая учительница пения, она же руководитель школьной самодеятельности, насмешливо помахала мне ручкой из стремительно убегающего детства.

– Я рисовать умею и делаю прически. Может быть, пригодиться?

– Может… – Смольков озабоченно уставился на мою полноватую талию, как скульптор на кусок глины. – Животик мало заметен, попроси у Любови Викторовны специальную подушечку. В субботу спектакль, не струхнешь перед публикой?

– В ближайшую субботу? А разве… можно так сразу? Люди годами учатся.

– Так то люди. У тебя в запасе нет этих лет. Даже пары месяцев, может быть, нет. Получишь отменное приключение, прежде чем будешь вынуждена уйти.

А ведь прав Иннокентий Романович, и цель мою тайную разгадал. Проницательный человек, внимательный к людям.

– Особо не вымудряйся, сыграешь саму себя, как будто Евгения Молодцева в камеру угодила. Сможешь?

– Я в школе стрекозу из басни Крылова играла. Вышла на сцену, и окаменела, только текст рассказать смогла.

По правде, совсем не в школе, не один раз, а целых пять, зеленела и каменела под насмешливый шепот комиссии.

– А текст в твоей роли – главное. Все остальное: смущение, страх, неумение правильно повернуться, только на пользу пойдет. Главное, не переигрывай.

Я обещала стараться.

И в самом деле, старалась, неделю отрабатывала вплетение в уже готовый спектакль. Точнее, отрабатывал режиссер. Я, как куколка на веревочках, по его указаниям двигалась. Каждый жест повторяла раз тысячу, чтоб до автоматизма дойти, чтоб в зале, полном народа, работать на автопилоте, без участия разума. Эффект каменной стрекозы потихонечку пропадал. Походка приобретала естественность, мимика – соответствие ситуациям, даже голос менялся. «Театральный шепот» освоила, чтоб Зинулю мою стеснительную в последних рядах было слышно.

К счастью, не только со мной Иннокентий валандался, многие не соответствовали высоте его идеалов. Маленький старичок с большущим блокнотом придумал новый поворот сюжета, вся труппа в спешке его осваивала. Оказалось, им не впервой, привыкли работать со скоростью мысли сценариста. Юлия разучила новые романсы и пела их очень трогательно.

Наступила суббота. Так и хочется уточнить: наступила на пятки. Проснулась я поздно, вставать не хотелось – сказывалось напряжение последних дней. Вдруг вспомнила, что неделю, и́зо дня в день, собиралась постирать тюремный халат. (Тот самый, функциональный, сзади прихват, впереди простор.) Почему-то, так и не сподобилась. От залежалой одежки пахло мышами, при взгляде на серую ткань начинало противно тошнить. При мысли о необходимости выйти на сцену, под критичные и насмешливые взгляды сотен зрителей, замутило еще сильнее. И стало вдруг страшно, до дрожи. Захотелось задернуть шторы, отключить телефон, заснуть, навеки забыть о невыполненных обязательствах. Быть может, я так бы и сделала. Но за пять часов до спектакля появилась нежданная Юлия.