– А я предлагаю в Татарстан отправиться, там свинину не едят, – вмешалась свинья.

– Так это ж только днём, а ночью-то за милую душу, – ответил казак, пуская дым. – Предлагаю доскакать до Ярославля, а там видно будет.

– И на ком мы, интересно, скакать будем? – спросила свинья.

– Как на ком, на коте, конечно. У меня справка, мне нельзя в упряжку, я контуженый на голову.

– Ничего страшного, мы тебе знак «инвалид» на спину повесим, – ответил кот. – Я скакал, свинья скакала, теперича твоя очередь настала. У меня вот и лапти с подковами есть, специально для тебя берёг.

Балберит протянул почтальону лыковые изделия на верёвочке. Чужой взял лапти, осмотрел их единственным глазом, попробовал на зуб и помял.

– Не-е, фасон не мой, страшные больно.

Затем раскрутил верёвку и закинул их в корыто с генеральскими штанами, обрызгав Папыхайло.

– Ты на себя-то взгляни. Лапти ему страшные, да они как раз с тобой сообразуются, такие же кривые, как вся твоя жизнь, – ответил кот.

– Вы только на него посмотрите, – прервала их разговор свинья. – Это кто же на закате генеральские штаны стирает? Где это такое видано? Тебя же в ефрейторы разжалуют, – обратилась она к Семёну.

Папыхайло стоял, разглядывал странную троицу, вытирая пенные брызги с лица.

– Да тож не закат, а рассвет, если на рассвете стирать, то быть ему капралом, – поправил свинью казак.

– Чего вы мелите, портки-то не его, он же капитан, – встрял кот.

– Ты кому, Семён, штаны стираешь? – спросили у Папыхайло в один голос все трое.

– Как кому? – ответил тот. – Известно кому, министру. Я подаренный им наградной пистолет потерял, вот ему брюки постираю, а он мне за это новый выдаст.

– Да ты что, не слышал? Вчера указ вышел: за утерянное наградное оружие расстрел, – произнёс кот, вытянув из папки лист бумаги и протягивая его капитану. – На вот, почитай.

Семён взял листок и начал читать вслух: «Приказываю за утерю наградного пистолета приговорить капитана Папыхайло к десяти годам таёжного лесоповала, а за порчу генеральских брюк расстрелять насмерть три раза. Приговор безоговорочный и пересмотрению не подлежит. Министр труда, промышленности, внутренних и наружных дел».

Семён свернул лист треугольником, как письмо в войну, и отдал коту.

– За что расстрелять? Я же ничего не портил.

– Как же не портил, а кто лампасы оторвал?

Папыхайло вынул из корыта на вытянутых руках брюки, с которых тут же отслоились красные полоски. Он взглянул на кота обнадёживающим взглядом:

– Мужики, может, вы меня возьмёте с собой в Казань? А я там где-нибудь затеряюсь среди татарского меджлиса. Я же потомственный татарин.

– Слушай, Сёма, ты на себя в зеркало-то взгляни. На твоём лице самостийна Украина светится, ты же всю жизнь тильки сало ел, – обратился к нему казак.

– Ха-ха-ха, мы горилку ели с салом, только сала было мало, – захихикала свинья.

– Так тож я по батьке хохол, а по матери татарского роду племени. Мои предки самому Тамерлану служили.

– Велико служение, паланкин таскать да гарем охранять, – отозвался кот. – Что, жить хочется? Ещё раз узнаю, что оружие где ни попадя разбрасываешь, не сносить тебе головы. Под подушкой твой пистолет. Хорош уже дрыхнуть, иди жди гостей.

Семён бросил брюки в корыто, надел лапти и, перешагнув через ручей с головастиками, удалился в камыши.

– Ну и приснится же такое, – сказал он себе, открыв глаза.

Взгляд упал на паутину в углу. Паук дождался очередную жертву и сейчас подбирался к ней, потирая передние лапки в предвкушении обеда. Жертва в виде мухи одной рукой показывала фигу, а в другой держала маузер. Семёну на секунду показалась, что он даже разглядел у неё кошачью морду. Он закрыл глаза, помотал головой и, открыв снова, взглянул в угол, где была паутина. Мухи там уже не было, как, впрочем, и самой паутины, а паук забился в угол и потирал свой фашистский крест.