– А молочником по морде не сходить вам, товарищ Ветров?

Я даже подвисаю от этой дерзости и презрения. А сколько негодования пляшет в этих глазах-омутах!

До меня быстро доходят сказанные ею слова. Реакция что-то подводит сегодня.

Ах ты, ведьма.

– Сходить можно в подсобочку к тебе, – подмигиваю я ей. – А дальше посмотрим.

– Пошёл вон, – шипит эта фурия, со всего маху приземляя перед моим лицом тот самый молочник: железный, блестящий и на таком близком расстоянии, что я понимаю, она себя только что сдержала.

– А вот это не гостеприимно, – рычу я в ответ.

Всё же со мной никто так не разговаривал уже очень давно. Ну, кроме моей Любы. Смотрю на неё, а у самого внутри борется два желания: придушить и зацеловать.

Семён, ты что потёк?

Люба резко наклоняется, а после второй рукой бьёт по барной стойке, под которой оказывается конверт.

– Вот. Забрал и свалил. И браткам своим скажи, чтобы до следующего месяца ко мне не совались. – И столько презрения в её словах, что мне даже немного стыдно.

Где-то глубоко. Очень глубоко в душе.

Отталкиваю конверт ей назад и, выпрямившись, говорю:

– До завтра, Люба.

Разворачиваюсь и ухожу. И это верное решение, так как мысли у меня сейчас пошли явно не совсем правильные.

Быстро выхожу на улицу и сажусь в машину. В голове гудит, да и в головке тоже.

– А слойки? – тянет Серый, а я только взгляд бросаю на него злой через зеркало заднего вида и быстро говорю:

– Стелле позвони, пусть готова будет. К ней сразу едем. И ещё, – оглядываюсь на кафе, – с завтрашнего дня будешь возить меня сюда на обед.

– Зачем? – удивлённо тянет Серый, но снова наткнувшись на мой взгляд, быстро добавляет: – Понял, не дурак.

Ой, Люба, Люба, моя голуба…

Я эту песню напевал девочке своей, пока она маленькая была, а сейчас мне ещё одна Люба встретилась. Да только тут характер посложнее будет.

Но ничего, и не таких приручали.

***

Ах ты скотина! Меня ему подавай! Морда наглая.

Наблюдаю, как Ветров садится в свой танк на колёсах, желание облить его бензином и поджечь растёт с невероятной скоростью.

Сколько живу здесь, но таких слов никогда не слышала ни от кого. Хотя было дело, подкатывали разные, но всегда находила что сказать и как отвадить. А тут…

– Любонька, – слышу голос Ольги Ивановны и подпрыгиваю от неожиданности. – Что-то ты бледная, деточка, – встревоженно говорит женщина, а я стараюсь выдавить из себя улыбку, но выходит, вероятно, плохо.

– Немного повздорила с… – договорить не могу, так как имя Ветрова просто застряло где-то на полпути в горле, а вот самые лестные эпитеты хотят выйти наружу.

Ольга Ивановна бросает взгляд на барную стойку и, заметив конверт, прижимает руки к груди, нервно спрашивая:

– Люба, у нас проблемы?

– Я не знаю, Оленька, не знаю, – тяжело вздыхаю я, оборачиваясь к окну и замечая, как машина отъезжает от моего кафе. – Но чувствую, что этот год будет весёлым.

– Ох ты ж, Боже мой. Было же всё хорошо, что случилось-то? – снова задаёт вопрос Ольга Ивановна.

– Да так, небольшое недоразумение. – И тут в голове всплывают слова Ветрова: «До завтра». – Завтра решим.

Говорю Ольге Ивановне, а у самой дрожь по телу. Мозг начинает работать в усиленном режиме. Все возможные варианты развития событий складываются как пазлы, и финалы мне их не нравятся. По крайней мере, по прогнозам. Анализировать я всегда умела. И благодаря этому училась менять ход событий, но сейчас что-то все варианты приводят немного не в то русло.

Что-то было во взгляде этого Ветрова, что заставляет каждый раз видеть своё поражение.

А хрен тебе, а не поражение! Злюсь сама на себя. Я не привыкла сдаваться. Всегда боролась, тем более есть ради кого и чего.