– Простите… – уставилась она на пластиковую карточку, криво прикрепленную к отвисающему губой карману докторского халата.

– Андрей Николаевич…

«Андрей Николаевич». Зоя на секунду представила себе, как прогуливается с участковым терапевтом Андреем Николаевичем под ручку прямо здесь, по Люксембургскому саду, позволительно даже сказать – по Парижу. Доктор в воображаемой картине был облачен в мятые, «подпрыгнувшие» из-за морщин под коленями, простецкие голубые штаны и застиранный халат с «газырями» шариковых авторучек, оттягивавших нагрудный карман, наверняка люто ненавидящий раскройщицу за то, что уготовила ему трудную жизнь. В таком виде в здешнем нерусском антураже доктор выглядел вопиюще чужеродным. И не потому, что одет был не по погоде. Чужеродным и неуместным. Настолько неуместным, что и на ее, Зоины, плечи эта… неуместность опустилась с невысоких небес незримой шалью. Она и не воспротивилась, такой себя здесь и чувствовала, несмотря на шубу из рыси, а ведь шуба из рыси многое меняет, особенно в женском воображении. «Незримая шаль… от “Шанель”… Наверное, тут теперь принято думать “хиджаб” или “паранджа”», – пришло в голову, но справляться у Олега не стала, сама знала ответ, не слепая. «Хорошо бы прямо сейчас оказаться напротив кабинета номер триста семнадцать, – призналась себе с легкостью. – Сидеть в очереди и гадать, занесли мою карточку доктору Андрею Николаевичу или опять эти коровы из регистратуры напутали? И ждать, как Андрюша… Николаевич обрадуется. А тут на тебе – Париж. Вот уж спасибочки, всю жизнь мечтала».

Олег, просто так, для проформы глянувший сбоку на Зою, в недоумении вздернул брови:

– Тёть Зой, ты чего опять хмуришься? Не сердись, что так долго, пара минут – и мы на месте. Получай удовольствие, день-то какой!

«Из дому выходили тоже ”пара минут” была, а уже без малого полчаса шагаем и всё – пара минут, пара минут… Родственничек – Параминутчик на мою голову. Хотя это я на его».

– Все нормально, Олежа, тебе показалось. Солнце, наверное, а я темные очки в номере оставила. А день и в самом деле божественный.

– Ну вот и молодчина, – не очень связно, непонятно кого и за что, собственно, похвалил Олег и тут же, без перехода, принялся переводить этот не доросший до диалога обмен репликами Эве.

Та, судя по всему, прониклась, опять же неизвестно чем, ободряюще глянула на Зою и что-то протараторила, словно птичку на проводах из рта расстреляла. Было похоже на невероятно быстрый английский. Курьерский, если по аналогии с поездами. «”Сапсан”! Какой нынче курьерский?!» – поправила себя Зоя и откликнулась незатейливо:

– О'кей.

Ее так с молодости научили. Старшая сестра Лена, покойница, мама Олежи, чем-то занималась полезным на международных конгрессах и начальство ее каждый раз инструктировало: «Не поняла, чего иностранцы говорят – всё равно соглашайся, а вот если лапать начнут – подмогу зови. И ори не ”милиция!”, а ”полис!”, так до них, буржуёв, быстрее доходит. Баллончики же там разные с перечной смесью – ни-ни! Мировые светила всё-таки. А ну как пригасишь…» Видно, хорошо запомнились Лене эти уроки, а может быть, и полезными оказались, раз младшей сестре науку внушила. В дополнение к сказанному Зоя мило улыбнулась девушке, надеясь, что вышло совсем не так, как чувствовалось, а наоборот – искренне и благодарно.

Принудив уголки губ замереть в приподнятом положении и придав глазам малость идиотической восторженности, Зоя прикинула, что должна походить на постаревшую комсомолку, беззаветно нацеленную в безнадежное, как выяснилось, будущее, то есть в его отсутствие. Иными словами, взяла и по прихоти своей накинула пару десятков лет к возрасту персонажей простоватых плакатов советской поры. В общем-то Зоя неохотно, однако признала совет племянника справедливым, день действительно был просто сказочным, и, собрав всю волю в кулак, постаралась унять пульсирующее внутри раздражение всем и вся. В конце концов, она ведь и факт – в Париже, в Люксембургском саду… И вдруг как полоснуло по сердцу такое родное цветаевское: