И поэт выложил всё как на духу.

«Вот такой я по жизни… болван. Всё у меня не слава богу. Простите, если сможете. Скажите, чем могу искупить?»

«Можно на пару дней тут остаться, не смутит? Вы только не подумайте ничего, я видела, что у вас две спальни. Надо мысли в порядок привести и вообще отойти немного, а то сяду в поезд и разревусь… Хотя и повода реветь нет, давно уже нет. От обиды…»

«Да я только рад. И не смутит, и не стесните нисколько. Я перед вами так виноват!»

С одобрения хозяина дачи, посчитавшего для себя неэтичным участвовать в семейных сценах – он ушел в дом и слушал оттуда, стыдясь, что подслушивает, и злорадства своего тоже стыдясь – жена попутчика весьма мягко, лишь единожды прибегнув к услужливо оказавшейся под рукой кочерге, да и то взяла и назад поставила, выпроводила за пределы участка пытавшегося вразумить ее мужа, растерянного, неубедительного, вдруг суетливого. Потом вынесла его вещи, еще не распакованные. Попутчика утешала его девушка – счастливая и не утруждавшая себя даже деланой скорбной миной. Правда, осторожничала на всякий случай: держалась от жены на почтительном расстоянии. Ей конечно же было неведомо – откуда? – что через две недели, ни днем больше, ее подло бросят, потому что брать в жены любовницу с многолетним стажем окажется делом скучным.

– Шекспир. И откуда такие подробности?

– Попутчик сам жене рассказал, назад просился, а она мне… Всё же странно, как это в верхних сферах удосужились пересмотреть мой жизненный план, поменяли в нем что-то, перекроили. Не ленятся там… наверху, а до этого ленились. Как они все это провернули – ума не приложу. С моими-то сомнениями и нерешительностью. Не понимаю… А через полгода она умерла, оказалось, уже тогда болела, вот только не знала.

– Вот так история получилась. Романтика, справедливость, печаль… И провидение… Поэма.

– В самом деле? А я слушал себя, и мне показалось простовато как-то, не кубик Рубика, все предсказуемо и само складывается. Вы действительно думаете, в жизни такое возможно?

– Неподражаемо лжет жизнь…

– Господи, Цветаева… Зоя, вы не перестает меня удивлять.

– Удивите и вы меня: если по правде, то как всё было?

– Да еще проще, вообще не поверите. Поели-попили, шашлыки в самом деле – дерьмо, жена скандал учинила с битьем посуды, для супа осталось всего две тарелки, одна из них та, что со сколом, да ну и ладно… Тем же субботним вечером договорился с одним местным забулдыгой, но при лодке, и препроводил всех троих в Осташков, невмоготу было терпеть это непрерывное выяснение отношений, гнуснее сериалов, хотя вот сказал сейчас и подумал, что нет – сериалы такие же гнусные. Слава богу, дождь по пути накрапывал, так что сидели все под капюшонами, у кого был, и под зонтами. А вернулся домой – мать честная! Ни Монблана моего удачливого, ни акварельки… Акварелька недорогая такая, но и не пустяк… Не Дюрер, конечно. Женя Рындин… Акварель, восковые мелки… Не знакомо?

– Нет.

– Жаль. Когда-нибудь много будет стоить, помяните мое слово. К тому же память… Что вы на меня так смотрите?

– Да вот смотрю и думаю: что же вы за жених такой? Без удачливого Монблана, выходит, что без удачи… Без акварельки на обустройство беззаботной старости?

– Это… Простите, это единственные препятствия?

– Увы, их тут целая полоса… препятствий. А удачу жалко, честное слово. Сочувствую.

– Не стоит. Это я для себя придумал, что Монблан обязательно принесет мне удачу, пока у него выходило ну, скажем, не очень складно… Теперь вот и вовсе пропал. Если послужит с таким же усердием, как и мне, – выкинут к чертовой матери, помяните мое слово – выкинут! И мне, простофиле, наука. Назначу на вакантное место то, на что никто не позарится, карандаш какой простенький…