Первой повели Дуню. Ее визг разорвал ночную тишину, смешавшись со скрежетом метлы, которой Элеонора вымела последние мамины вещи на двор.

Анастасия стояла у окна, прижав косяк ко лбу. Где-то там, в щели между половиц, лежала ее последняя находка.

А во дворе уже разгорался костер – мамины платья, книги, даже тот самый розовый диван пылали, освещая лица слуг красными отблесками.

Запах гари смешался с ароматом миндаля.

Три года прошло с тех пор, как мамин смех затих в оранжерее. Три года, как Анастасия перестала быть барышней Зариной и стала «сироткой на побегушках» в собственном доме.

Три зимы.

Первая – когда она плакала по ночам в западном флигеле, прижимая к груди мамину перламутровую пуговицу.

Вторая – когда перестала плакать и начала считать дни по зарубкам на подоконнике.

Третья – нынешняя, когда она научилась молчать и видеть то, что другие не замечали.

Однако, была странная милость.

Отец не любил её – это Анастасия знала твёрдо. Но в его холодной жестокости была странная непоследовательность.

Каждую среду в усадьбу приходили учителя.

Мадемуазель Клер с тростью для выправки осанки – обучала менуэту и полонезу.

Старенький итальянец Карло с вечно красным носом – ставил вокал, заставляя петь арии до хрипоты.

Сухопарый немец Герр Вебер щёлкал линейкой по пальцам за ошибки в французских глаголах.

И самый добрый – старый Борис Борисович, учивший игре на клавесине, чьи морщинистые пальцы становились нежными, касаясь клавиш.

– Ваш батюшка приказал обучать вас, как подобает дворянке, – говорили они.

Анастасия не понимала, зачем человеку, которого сослали в дальний флигель и заставляли чистить подсвечники, нужны все эти науки?

Однажды, девочка притаилась за тяжёлым портьером, случайно подслушав разговор, который перевернул её понимание всего.

Отец и Элеонора стояли в кабинете, освещённые дрожащим светом камина.

– Ты забываешь, – холодно произнёс Арсений, постукивая перстнем по стеклу витрины с фамильным серебром, – что Анастасия до сих пор первая наследница. Пока ты не родишь сына, всё это – её.

Элеонора застыла, её пальцы сжали складки лилового платья так, что шёлк заскрипел.

– Ты угрожаешь мне? – её голос звучал как лёд, но глаза горели яростью.

– Я напоминаю, – он развернулся к ней, и тень от его фигуры накрыла её целиком. – Три года, Эля. Ты обещала подарить мне сына ещё в первый месяц. А вместо этого – одни выкидыши и мёртвые роды.

Тишина повисла тяжёлой пеленой.

– Если в ближайший год ничего не изменится, – он спокойно подошёл к бутылке коньяка, наливая себе, – я найду себе новую жену. Молодую. Здоровую. Которая не разочарует.

Глаза Элеоноры сверкнули чем-то диким, но она только усмехнулась, проводя пальцем по горлышку графина.

– Может, это не я разочаровываю? – её шёпот был опасно тих. – Может, твоя кровь уже слишком старая, чтобы дать жизнь?

Арсений замёрз. Затем – медленно, расчётливо – поставил бокал на стол.

– Осторожнее, дорогая, – он улыбнулся, но в этой улыбке не было ничего, кроме угрозы. – Иначе я решу, что тебе не нужны эти драгоценности, которые ты так любишь. Или комната, которую раньше занимала моя первая жена.

Анастасия не дышала. Она понимала теперь, почему Элеонора ненавидит её ещё сильнее, чем казалось.

Она – живое напоминание о том, что её положение шатко.

И если сын не родится скоро…

Элеонора может лишиться всего.

Утро пришло с ледяным дождем, стучавшим в заколоченные ставни. Анастасия проснулась от того, что что-то твердое и острое впилось ей в бок.

– Вставай! – гаркнула новая горничная Аграфена, бросая на кровать еще более грубое, чем обычно, серое платье. – Тебе велено служить в столовой. Никто не терпит лентяек.