Как–никак, год назад они наперебой рассказывали о своих достижениях. Лыцко даже умудрился призвать рыбу прямиком посреди стола, а после под всеобщий смех отнёс оную в колодец под суровый взгляд господаря. Он почти молчал, но его присутствие было слишком ощутимым.

– Если мы все – каменья на монисте, то чародей – нитка, – она хмыкнула и сделала глоток. Ягодный запах ударил в нос и заставил Марену улыбнуться. Да, славная смородина, не зря собирали!

– Монисто распадётся, каменья останутся, – отозвалась Бажена. – В этой перемене нет ничего пугающего.

Да – если в самом монисте нет дыхания Жизни, в чём Марена не была уверена. Это ещё одна догадка, которой она не собиралась делиться с остальными. Ей не хотелось плодить слухи, к тому же оставалась надежда, что господарь вернётся. Не после Самхейна, так к Йолю, через другую–третью седмицу.

Она ждала и боялась, зная, что за сделанное её не похвалят. С этим Марена уже смирилась. Если в чародее осталась хоть капля человечности, он поймёт её. Сам ведь не раз твердил, что знания лишними не бывают.

Марена прикрыла глаза. Человеческая часть чувствовала запах хлеба и ягод, иная же – предвидела страшное время. Отчего–то казалось, что грядущая зима станет особенно лютой. Вокруг дома ходили иные. Они хотели тепла, их тепла, но не могли дотянуться. Ученики были отделены чёткой гранью, и она вводила иных в недоумение. Умертвия и неупокоённые духи никак не могли понять, почему у них не выходит зайти.

– Разожги огонь посильнее, Бажена, – чародейка выпрямилась. – У нас намечается и впрямь дикая ночь.

– Я бы достала ещё пряного вина, – Ядвига потянулась.

– С ума сошла? – Ярем скрестил руки. – Нам нельзя пить в Самхейн. Это люди от страха глаза заливают, чтоб ничего не видеть и не слышать.

– Если специй охота, – Бажена зевнула, – могу достать корзинку, побросаете себе в чашки.

– Добротная идея, – улыбнулась Марена. – Доставай!

Ученики оживились, и в кухне стало чуть теплее. Марена слушала рассказы об Охоте, иногда вспоминала что–то сама. С удивлением все заметили, что самое весёлое было связано с Лыцком.

– Вот ведь главная проказа, – Ярем покачал головой. – Удрал, шельмец, в самый разгар лихого времени!

– Этот молодчик и из мёртвой реки сухим выйдет, – усмехнулся Грицай.

– Ещё б ему не выйти, если с русалками спелся, – Ядвига поправила волосы. – Надеюсь, ему там хорошо чихается, в чаще–то.

Марена пила смородиновый чай и не могла скрывать усмешки. Она была уверена, что названный братец тоже вспоминает их добрым словом.

8.

Зулейка ощущала, как дрожала тонкая грань. Перед глазами всё чаще возникал окровавленный серп – символ Жатвы. Охотники закончили своё дело седмицу назад. Они покинули их края, улетев на багровой колеснице, запряжённой двенадцатью псами. Теперь на лунный свет выходили те, кто всё время прятался в тени.

Ветер сливался со звериным воем. Сухие листья кружились и перемешивались. Благо, костёр ещё не погас, но что–то ей подсказывало, что тусклое пламя не согреет их в эту ночь. Лыцко боялся, что тепло привлечёт умертвий. Зулейка тоже, но выбора не оставалось, разве что умереть от лютого холода.

– Когти, – она села поближе к огню. – Звери скребутся.

– И русалки поют, – Лыцку сейчас было не до веселья. – Аж заливаются.

Господарь учил их не бояться мёртвых. Он постоянно повторял, что бесплотные духи не сделают ничего дурного, если человек сам им этого не позволит. Зулейка верила его словам и постоянно напоминала себе, что ни одно умертвие не заденет её.

Но грань колебалась, и её душа дрожала вместе с ней. Среди мрака и холода свободно гуляли бледные тени. Они плыли, стараясь дотянуться до мёртвой земли и срастись с ней. Та не принимала их. Где–то вдали слышался скрежет. Когтистые лапы бежали, перепрыгивая через балки. Непонятно было – то ли заблудший волк искал себе пищу, то ли пробудился некто, жаждущий света и плоти. Неведомого зверья в чаще хватало. Зулейка знала, что здесь водились волки, которых не убить стальным оружием, а ещё совы с чёрными глазами и девы удивительной красоты, дочери Лешего.