Одна из таких сидела на ветке и с медовой улыбкой смотрела на Лыцка. Благо, тот знал, как надо с ними обращаться. Он вообще не беспокоился – ухмылялся в ответ, но не шёл ближе и следил за костром. Поняв, что манить парня бесполезно, лесная дева зашипела и исчезла, оставив после себя полоску тумана.

– Такая же русалка, – зевнул Лыцко, – только с ногами.

– И всё же жутко, – Зулейка вздохнула. Она предпочла бы не знать обитателей чащи и не ощущать, как иные приходят из мира нави, чтобы вдохнуть хоть каплю Жизни.

У ручья зажглось зеленоватое пламя и раздался хохот. Хранительницы вод выходили на лунный свет и с удовольствием нежились среди листвы и кустарников. Кто–то попытался подозвать к себе зверя – тот зарычал, прыгнул и пронёсся совсем рядом с ними.

– Мерзость, – Лыцко покачал головой и спрятал руки. Да, ему тоже хотелось ворожить. Лесной ветер словно просил их разложить у костра травы и сделать нечто дивное, притянув к себе зверьё и незримых гостей.

– Да, – согласилась Зулейка, мысленно возвращаясь в господарский дом. Чародей говорил им, что колдовские ночи как нельзя лучше подходят для сильных обрядов, но осилить такое может лишь человек с волей, ибо он может сколько угодно сопротивляться иным. Но даже Лыцко предпочёл не искушать судьбу.

Желание ощутить в руках мягкую звериную шерсть усиливалось. Зулейка повторяла себе раз за разом, что это не её, что лихая ночь полна искушений и что господарь бы наверняка не одобрил. Да, она ушла из дома и ничуть не жалела, но голос чародея остался в ней и иногда звучал, наставляя и помогая делать самое тяжёлое. Сейчас она использовала его, чтобы не позволить себе пуститься в пляску вместе с иными. Она знала: пьянящий сок и хмельное веселье вынудят человека потеряться, а после он переступит через грань, разменяв собственный дух на одну счастливую ночь.

Рядом ухнул филин. Как будто в ответ. Зулейка не успела разглядеть глаз – птице пронеслась и исчезла в тумане и мраке. Это была не страшно – куда страшнее сила, которая скребла когти о землю, голодную и лишённую семян до самой весны. В Самхейн она хотела лишь одного – напиться крови и вобрать в себя побольше человеческого тепла. Зулейка и Лыцко не давали ей ни первого, ни второго, хотя оба чувствовали, насколько она голодна.

– Всё же мы с тобой не простые смертные, – он попытался подбодрить сестру. – Мы – чары, а значит, они нас не возьмут.

– Если мы сами им того не позволим, – Зулейка повторила одна из главных нравоучений господаря и усмехнулась сама себе: сбежала, называется. Вылетела за ворота, согласилась на выматывающую дорогу и неизвестность – и сама же вечно возвращается в дом.

Холодная ночь растекалась медленно, как дёготь. Луна только начала подниматься, медленно плывя по небу. Рассвет придёт нескоро – а значит, нечисти хватит времени, чтобы вдоволь нагуляться. Зулейка тяжело вздохнула и прижалась к брату.

Бледные тени кружились, путаясь среди ветвей. Лыцко пытался закрывать глаза, но ветер, вой неведомого зверья и стоны заблудших душ вынуждали его всматриваться в темноту и подбрасывать сухие ветки в тлеющий огонёк. Что–то подсказывало Зулейке: единственным, кто насытится за эту ночь, будет их костёр.

9.

Голова шумела так, будто он всю ночь пил палёную воду. Лыцко морщился и не знал, то ли зарываться головой в утреннюю росу, то ли прижиматься к горячему пеплу и отогревать посиневшие костяшки пальцев. Им с Зулейкой посчастливилось уснуть в самый разгар колдовской ночи, и это то самое, о чём он будет рассказывать в старости. Потому что далеко не каждый путник спокойно просыпается в утро Самхейна, да ещё посреди непроглядного леса.