— Не преувеличивай. Ему было восемьдесят. Он не мог жить вечно, ты же это понимаешь? А вот то, что хату тебе такую оставил — молодец. Ты хоть примерно знаешь, сколько она стоит?

Соня пожала плечами.

     — Больше миллиона баксов она стоит. Я уже два месяца ищу себе недвижимость, очень хочу купить что-то похожее и в ценах разбираюсь. — Вероника вышла на балкон: — Вот это вид! Какая красота! Вся Москва как на ладони. Невероятно! Чем займемся сегодня?

     — Ника… прости, пожалуйста… я очень хочу побыть одна. Мне это сейчас необходимо…

     — Сядешь и будешь себя жалеть, рыдая?

     — Не буду я себя жалеть. Просто хочу побыть одна.

Вероника недовольно скривилась:

     — Ладно. Но только сегодня. Завтра у нас встреча в одиннадцать на Маяковке с Артемом. Это твой первый заказчик. Он купил дом и ему нужно сделать такой ремонт, которого ни у кого нет.

     — Хорошо. Завтра я буду в одиннадцать как штык.

Вероника все еще не хотела сдаваться, но встретившись с ожидающим взглядом подруги, махнула рукой и пошла в коридор.

Они сухо попрощались, Соня закрыла за Вероникой дверь и облегченно выдохнула.

Она устала от общения. Все две недели она была не одна и это было в диковинку. Соня любила проводить время в одиночестве. Писать картины она могла, только когда никого нет рядом. Она не любила весь этот шум, гам, громкие разговоры, даже к смеху была равнодушна, но больше всего ненавидела, когда кто-то стоял за спиной и смотрел на ее работу.

Соня прошлась по квартире и зашла в комнату деда. На стуле лежал его вязаный свитер, тот, который она ему подарила. Дед Гриша был невероятным мерзляком, даже летом кутался в теплые свитера или пиджаки. Слезы навернулись на глаза, и Соня как будто потерялась во времени: все ходила, смотрела на картины на стенах, на разбросанные вещи и плакала, вспоминая, каким замечательным был ее дед и как многому он ее научил.

Ее грустные воспоминания прервал звонок в двери.

Она открыла и на пороге увидела Максима.

Он посмотрел на нее и замер: не узнал. Его Соня опять брюнетка? Как же ей идет этот цвет волос. И как она изменилась! Похудела, похорошела. Даже сейчас, когда на ее лице грусть, она выглядела такой… родной, такой… желанной…

Максим вдруг понял, как невероятно сильно он соскучился по ней и ему так захотелось взять ее родное лицо в руки и прикоснуться губами к ее губам, почувствовать теплоту и дрожь… Она всегда дрожала, когда он к ней прикасался. Ни с кем такого не было. Уж сколько баб у него было, все или заискивающе смотрели, или опускали глаза, но с их телом ничего не происходило. А вот Соня вся дрожала, когда он целовал ее, иногда этот нежный трепет передавался ему, и возбуждение за секунды сводило его с ума.

Но в этот раз Соня даже не улыбнулась. Более того, Максим заметил, что она не рада его видеть. Соня даже не предложила ему войти, держала в дверях и не впускала его. Он сначала хотел сделать ей комплимент, но передумал.

     — Мы можем сесть и как взрослые люди поговорить? — недовольно пробурчал он.

     — О чем?

     — Я хочу знать… — Максим пытался подобрать слова, но ему было сложно это сделать.

Соня была невероятно красивой сегодня. С этой новой прической, грустными, печальными глазами, похудевшая. Максим давно ее такой не видел. Лет пятнадцать, наверное. Он пялился на нее и пытался собраться с мыслями:

— Я тебя обидел? Когда? На что ты обиделась? Что я не приехал к тебе в больницу? Соня, я правда, не мог, у меня в тот день двадцать пять похорон было на разных кладбищах, потом мать позвонила, жаловалась на тебя, мозг выносила. Говорила, что третий день с кровати не встает, умирает и ей некому даже чашку чая сделать, а ты отказалась к ней ехать, сказала, что тебе портрет надо дописать. Ну, я немного вспылил. Прости. Но ведь из-за этого не уходят!