– И что ты им предлагаешь? – спросил я. – Спасение? Вечную жизнь? Счастье?

– Я предлагаю им… себя, – ответил он. – Я предлагаю им… любовь. Я предлагаю им… выбор.

– Выбор? – переспросил я. – Какой выбор? Выбор между дерьмом и еще большим дерьмом?

– Выбор между тьмой и светом, – ответил он. – Выбор между отчаянием и надеждой. Выбор между смертью и жизнью.

– И какой же правильный выбор? – спросил я.

– Правильного выбора нет, – ответил он. – Есть только твой выбор. То, что ты выбираешь для себя.

– А если я выберу дерьмо? – спросил я. – Если я выберу отчаяние и смерть?

– Тогда это будет твой выбор, – ответил он. – И я буду уважать его. Но я всегда буду рядом. Готовый помочь, если ты передумаешь.

– И ты не накажешь меня? – спросил я. – За все, что я натворил в своей жизни? За все грехи, за все ошибки?

– Наказание – это не моя работа, – ответил он. – Наказание – это то, что вы делаете сами с собой. Я же здесь для другого. Я здесь, чтобы любить. И чтобы прощать.

– Прощать? – переспросил я. – Даже меня? Даже после всего этого?

– Особенно тебя, – улыбнулся он. – Особенно после всего этого. Ведь ты – один из моих любимых. Просто… заблудился немного.

Я посмотрел на него. На его улыбку, на его глаза, на его воду в стакане. И вдруг… вдруг что-то сломалось внутри меня. Лед, который сковывал мое сердце, начал таять. Боль, которая мучила меня всю жизнь, начала отступать. Надежда, которую я давно похоронил, начала прорастать.

– Я… – начал я, и голос у меня снова дрогнул. – Я хочу… я хочу выбрать свет. Я хочу выбрать надежду. Я хочу… жить.

– Тогда выбирай, – сказал он. – Выбирай прямо сейчас…

Весна в Спокойном в этом году запаздывала. Не то чтобы город жил в вечной мерзлоте, но воздух оставался зябким, солнце, хоть и поднималось выше, грело неохотно, словно через толстое матовое стекло. Деревья стояли угрюмые, в ожидании тепла, почки лишь намекали на скорое пробуждение, но общего ликования, весеннего разгула еще не чувствовалось. Игорь Павлов, инженер тридцати шести лет, как и многие жители Спокойного, чувствовал эту замедленную весну всем своим существом. Она отражала его собственное внутреннее состояние – ожидание перемен, но без уверенности в их скором наступлении.

Выходные он проводил в гараже. Кирпичный, добротный, еще отцовский, он стоял особняком от типовых гаражных коробок, словно осколок ушедшей эпохи, когда гараж был не просто стоянкой для машины, а чем-то большим – мастерской, клубом, убежищем. Для Игоря, унаследовавшего его вместе с отцовской «Нивой», гараж стал именно убежищем. Местом, где можно было отвлечься от монотонности рабочих будней, от негромкого, но постоянного недовольства матери порядком в квартире, от пустоты вечеров, которую не заполняли ни телевизор, ни книги.

В гараже пахло смесью запахов, знакомых с детства: бензин, отработанное масло, резина старых покрышек, пыль, осевшая на полках и инструментах, и еще какой-то особый, гаражный дух – смесь металла, дерева и времени. Игорь не был фанатом автомобилей, скорее – прагматиком. «Нива» служила верой и правдой, и он поддерживал ее в рабочем состоянии, но без особого энтузиазма. Настоящая ценность гаража для него заключалась в другом – в возможности уединения.

В этот раз он решил разобрать дальнюю полку, заваленную всяким хламом. Отец, при всей своей аккуратности, любил складировать «на всякий случай». Игорь знал, что большая часть этого «случая» никогда не наступит, но рука не поднималась сразу все выбросить. Разбирая коробки с какими-то старыми запчастями, банками с засохшей краской, мешками с ветошью, он наткнулся на что-то помятое, бумажное, завалившееся за деревянную перегородку.