– Мне от тебя тоже ничего не надо, – усмехается Радзинский, протягивая Николаю полотенце. – И я тоже счастлив просто от того, что ты есть на этом свете, – многозначительно хмыкает он.

– Да-а-а? – В глазах Николая прыгают искорки смеха. – Ничего, что я испачкаю казённое полотенце? – он нерешительно вытирает руки о махровую ткань, которая немедленно превращается в малопривлекательную тряпку. – Это сейчас было признание в любви? – Он с интересом разглядывает своего попутчика. – Я тронут. Ничего, что я странный? Что иногда отрубаюсь на пару суток? Что я полный ноль в житейских делах?

– Ты кашу умеешь варить, – невозмутимо возражает Радзинский. Вальяжно раскинувшись на подушках, он полулежит, упираясь затылком в стену, и лениво следит за хрупким аспирантом.

– И это все мои достоинства? – Николай вдруг таким острым взглядом обводит фигуру сидящего напротив Радзинского – его широкие плечи и могучую грудь, его тяжёлую руку, расслабленно лежащую на одеяле – что тот невольно подбирается, будто почуяв опасность.

А Николай продолжает изучать его лицо. И Радзинскому кажется, что он чувствует аккуратные прикосновения – к своим волосам, ко лбу, и как кто-то словно пальцем проводит, очерчивая выразительно изогнутую бровь, и горячую ладонь на щеке.

– Это довольная простая техника, – улыбается Николай. – Для Вас, по крайней мере. Пардон – для тебя, – смеётся он. – Так что можешь освоить. Тот, кому ничего не надо, получает всё! – торжественно воздевает он руки. И вздыхает. – Жаль, что я так мало могу тебе дать. Взамен твоей горячей бескорыстной любви…

Аверин спит. Слегка приоткрыв рот, он прижался щекой к подушке – беззащитный и трогательный, как ребёнок. Радзинский проверяет, не дует ли ему от окна, символически поправляет одеяло и садится напротив. Некоторое время он развлекается тем, что разглядывает через стенку, что делают пассажиры в соседнем купе. Аверин оказался очень щедр и весь день показывал своему названому брату, что можно делать взглядом. В частности, учил его смотреть сквозь стены.

Радзинский также довольно быстро освоил технику прикосновения, и некоторое время отрабатывал своё новое умение на Николае. Тот, правда, терпел недолго и уже через пять минут бесстрастно посоветовал Радзинскому поработать над своей сексуальной сферой – мол, его касания слишком чувственные и после них хочется умыться. «Холодной водой?» – съехидничал уязвлённый Радзинский и первый раз в своей жизни получил бесконтактную, но вполне ощутимую пощёчину.

Аспирант потом, конечно, долго извинялся, опять корил себя за несдержанность и наотрез отказался научить Радзинского такому полезному навыку – ведь это плохо.

Вообще, Николай крайне пренебрежительно отзывался о ценности подобных техник, а тех, кто ими увлекается, называл коллекционерами, иногда – циркачами. «Это не делает тебя ближе к Богу» – качал он головой. На что Радзинский соглашался – мол, да, можно быть вообще неверующим и при этом эффектно топтаться голыми пятками по битому стеклу и даже исцелять наложением рук. Он вопросительно смотрел на Аверина, ожидая, что тот продолжит развивать эту тему, но тот всегда ограничивался одним и тем же лаконичным аргументом, после чего отводил взгляд и замолкал. Радзинского посещало при этом знакомое чувство, что он снова упирается в стеклянную на этот раз стену, и искренне не понимал, что от него требуется, чтобы преодолеть эту прозрачную преграду.

М-да, похоже, докапываться до аспиранта придётся очень долго. Вполне возможно, что на это не хватит и целой жизни…