Радзинский откуда-то знает, что они собираются несколько раз в неделю – примерно в два-три часа ночи – и занимаются до утра – изучают Каббалу.

И что такое Каббала Радзинский тоже теперь знает – это Карта для тех, кто хочет вернуться домой.

– Я не вписался в Вашу компанию? – отрывисто спрашивает Радзинский. Мюнцер неопределённо пожимает плечами и ободряюще улыбается. – Я помню, что сам отказался, – хмурится Радзинский. – Заявил, что у меня другая… – Он замялся – ему было неловко от этого высокопарного слова, но он всё-таки с усилием произнёс, – миссия… Узнать бы ещё, что я имел в виду, – опуская голову, уныло пробормотал он себе под нос.

Исаак Израилевич неожиданно оживился.

– О-о-о! Вы очень скоро это поймёте! Если, конечно, сумеете расположить к себе одного ранимого, замкнутого молодого человека…

Несколько часов без перерыва молотить языком – утомительное занятие. Однако Радзинский сильно покривил бы душой, если бы сказал, что переводческое ремесло ему не нравится. Приятная усталость и чувство выполненного долга – вот что он сейчас испытывал.

Благоухая коньяком и заграничным парфюмом, он поднимался по лестнице в квартиру, неспешно развязывая по пути галстук, и почти не удивился, когда навстречу ему из-за поворота вышел Николай. Аспирант печально пересчитывал взглядом ступеньки, обеими руками придерживая на плече тяжёлую даже на вид сумку.

– Привет, – бархатисто мурлыкнул Радзинский. И расхохотался, когда тот в испуге отпрянул. – Что ж ты нервный такой, Николай Аверин? Книги хочешь вернуть? – он скользнул взглядом по сумке. – А чего ж не позвонил?

Николай ничего не ответил, только неопределённо пожал плечами, и полез в сумку, явно намереваясь рассчитаться с Радзинским прямо в подъезде.

– Ну уж нет! – громогласно возмутился тот, перехватывая аспиранта за тонкое запястье. – Только в квартире и только под протокол! – Он развернул Аверина за плечи и подтолкнул вверх по лестнице.

Тому ничего не оставалось, как подчиниться грубой физической силе. Однако в прихожей он снова замер, явно не собираясь проходить дальше.

– Ну, что ты стоишь?! Раздевайся, давай! Или ты замёрз? – Радзинский со смехом завернул Николая в своё чёрное пальто – оно полностью скрыло его фигуру вместе с ботинками.

– Я спешу, – сухо сообщил Николай.

– Ой, ну вот только не надо врать! – отмахнулся Радзинский, сморщившись при этом так, будто съел лимон. – У тебя же на лбу крупными буквами написано: «Я никуда не спешу!». – Он забрал аверинскую сумку и унёс её в комнату.

Расчёт его оказался верен: через некоторое время следом за ним в гостиную вошёл Николай – без пальто и ботинок. Радзинский отвлёкся на секунду от раскладывания приборов на покрытом хрустящей крахмальной скатертью столе и удивлённо поднял бровь:

– А тапки?

– Сваливаются, – лаконично пояснил Аверин.

Радзинский снова согнулся от хохота, в изнеможении опираясь на стол.

– Присядь. Я сейчас. – Вытирая слезящиеся от смеха глаза, он подтолкнул гостя к дивану и вышел.

Вернулся Радзинский с шерстяными носками в руках.

– Надевай.

– Зачем? – осторожно отодвинулся Николай.

– Давно ли ты выздоровел? – сурово прикрикнул на него Радзинский. – Двух недель не прошло, как простыл! И не долечился, небось, студент…

– Аспирант, – вежливо поправил тот.

– Какая разница! Одно слово – ребёнок…

Николай прикусил губу, чтобы не рассмеяться и забрал у Радзинского носки. Наблюдая, как он зажигает на столе свечи, Аверин поинтересовался:

– Вы ждёте гостей?

Радзинский подмигнул ему и многозначительно усмехнулся:

– У меня сегодня свидание…

– Значит, мне лучше уйти? – с надеждой спросил Николай.