Я удивилась. Неужели Фабьенна до сих пор не заметила, что именно это и получается у меня лучше всего? Я давала Фабьенне то, чего она хотела: ее Аньес. Я не давала эту Аньес другим, но по мере сил старалась приспособиться к их требованиям. Я была тихой и усердной в школе, хотя никогда не ходила в любимицах ни у одного учителя; я не мешала взрослым в деревне; я слушалась родителей. Моим единственным недостатком было то, что я дружила с Фабьенной, но родители смирились с этим в надежде, что мы отдалимся друг от друга, когда я продвинусь в учебе.

Иногда приходится слышать, как люди говорят: такой-то жил хорошо, а у такого-то жизнь была скучная. Но они упускают главное. Любой опыт – это опыт, любая жизнь – это жизнь. День в монастыре может быть не менее драматичным и роковым, чем день на поле боя.

Некоторые считают жизнью только то, к чему они стремятся: славу, богатство, приключения, счастье. То, что они делают возможным для других и для себя, и то, что они делают для других и для себя невозможным. Для меня жизнь – это все, что происходит. Муха, замертво упавшая в суп, так же странна и смешна, как предложение руки и сердца от простого знакомого – и то и другое со мной произошло, и ни к тому ни к другому я не стремилась.

Пассивна ли я? Я заметила, что американцы легко называют людей пассивными, и это не комплимент. Некоторые родственники моего мужа считают меня пассивной. Я не такая, какими, по их мнению, должны быть француженки. Как мне кажется, люди, которые с легкостью выносят этот вердикт, считают любое внешнее движение признаком решительности, сильного характера и добродетели. Но мои куры с их маленькими мозгами без устали бродят туда-сюда, клюются, кудахчут и скребутся. Гуси гораздо спокойнее. Они не машут крыльями при малейшем беспокойстве, а когда плавают в пруду, то остаются неподвижными так долго, что понимаешь: они не прочь провести остаток жизни в своих грезах на воде. Однако гусей никогда не называют пассивными.

Два человека, которые постоянно ищут новых впечатлений, редко останавливают свой выбор друг на друге.

Два человека, которые постоянно находятся в поиске чего-то нового, редко встречаются в жизни.

Вот почему мы с Фабьенной были созданы друг для друга. Мы были идеальной парой: одна стремилась ко всему, что могла испытать другая.

Лето 1953 года было самым счастливым в моей жизни. Не знаю, согласилась бы со мной Фабьенна. Спрашивать ее уже поздно. Хотя, даже если бы ее призрак оказался рядом со мной, чего бы я добилась расспросами?

«Счастливым? – переспросил бы призрак Фабьенны. – Аньес, как ты умудрилась стать еще большей бестолочью? Счастливые дни, несчастливые дни – это всего лишь дни, один не длиннее другого».

«Когда-то мы собирались вырастить счастье, – напомнила бы я ее призраку. – Твое счастье и мое, два урожая, помнишь?»

Призрак мог бы отмахнуться от этого, как от детской игры.

«Что такое счастье?» – могла бы спросить она.

«Счастье, – сказала бы я, – это проводить каждый день, не вытягивая шею в нетерпеливом ожидании завтрашнего дня, следующего месяца, следующего года, и не протягивая руки, чтобы помешать каждому дню превращаться во вчерашний».

«Ты когда-нибудь испытывала такое счастье?» – спросил бы призрак Фабьенны.

«Да», – ответила бы я.

Именно так я чувствовала себя летом 1953 года. Как и в предыдущие годы, мы с Фабьенной проводили летние дни вместе, хотя половину времени просто лежали на кладбище или под деревом, не обмениваясь почти ни словом. Когда мы разговаривали, то обсуждали нашу книгу: деревенского почтальона и двух подруг, которые собирались сделать его жизнь невыносимой. Когда нам хотелось, мы заходили к месье Дево, но он был не более чем веточкой, плавающей на поверхности пруда наших совместных дней.