Месье Шастен спросил меня, чем я собираюсь заниматься летом. Поколебавшись, я ответила, что пишу еще одну книгу. Он вопросительно посмотрел на месье Дево. Меня обрадовало и позабавило, как месье Дево, который ничего не знал о нашей новой книге, вынужден был на ходу придумывать, что бы такого умного сказать. Он объяснил месье Шастену, что не сообщил ему об этом раньше, поскольку хотел, чтобы он услышал новость от меня.

– Они сказали – в сентябре? Идеально. Мы можем закончить летом. Когда поедешь в Париж, можешь бросить несколько намеков о новой книге, – предложила Фабьенна позже в тот вечер, когда я рассказала ей о приезде парижан.

Похоже, она не придала особого значения их визиту и договоренности о моей встрече с прессой. Она мастерила ивовую свистульку: отре́зала веточку нужной длины, затем аккуратно ее скрутила. У нее это хорошо получалось. Мои руки были неловкими, и я либо ломала веточки, либо теряла терпение, прежде чем удавалось искусно отделить нежную сердцевину от зеленой коры.

– Почему ты не хочешь, чтобы на книге было твое имя? – спросила я. – Мы можем сказать месье Шастену, что написали рассказы вместе. Еще не поздно.

– На книге должно стоять только одно имя, – сказала Фабьенна.

– Почему не два?

Фабьенна промолчала. Неужели я, наконец, задала вопрос, на который она не могла ответить?

– Почему на ней не может стоять только твое имя? – уточнила я.

– Ты записала рассказы, – сказала она.

– А ты их сочинила.

– Мне не интересно быть автором.

– Почему?

– Меня устраивает быть собой.

«Это не может быть правдой», – подумала я, и все же, кем еще могла быть Фабьенна? Девочки в школе были неинтересными: поменяйте одежду одной девочки на одежду другой, поменяйте родителей одной девочки на родителей другой, и что изменится? Все девочки, кроме меня, хотели одного и того же: пару чулок, чтобы ноги не выглядели голыми и детскими в унизительных коротких носках; блокнотов получше, чтобы записывать тексты песен, приторные слова о мечтах, любовях и сердцах; получать похвалы от учителей и, что еще важнее, пользоваться восхищением и вызывать зависть у других; привлекать внимание подходящих мальчиков. Я стала бы одной из них, если бы в моей жизни не было Фабьенны. Какой это было бы трагедией – жить взаимозаменяемой жизнью, искать взаимозаменяемых эмоций.

– Ты похожа на грустную картофелину, – сказала Фабьенна. – В чем дело?

– Просто думаю, как жаль, что ты не хочешь, чтобы на книге стояло твое имя.

– Жаль было бы, если бы я этого хотела, – возразила Фабьенна. – Неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Ой, ну ты и бестолочь. Допустим, я бы хотела быть автором. Я бы поставила на книге свое имя. Я могла бы сказать людям, что задумала еще несколько книг. Что бы это дало тебе?

– Что ты имеешь в виду?

– Я делаю все это игрой для двоих. Ты говоришь, что в эту игру мог бы играть один человек – я, Фабьенна. Что бы тогда делала ты?

– Я все равно могла бы записывать для тебя твои рассказы, – ответила я.

– Ты правда не понимаешь, да? – спросила Фабьенна. – Насколько сложно записывать то, что уже есть у тебя в голове? Я могла бы делать это сама. Ну и что тогда?

Я замялась, прежде чем ответить:

– Я бы смотрела, как ты будешь автором, и была бы счастлива.

– Нет, тебе было бы грустно, – возразила Фабьенна.

– Грустно?

– Да, – ответила Фабьенна. – Потому что ты не участвовала бы в игре. Книги не имели бы к тебе никакого отношения. И то, что происходило бы со мной, не имело бы к тебе никакого отношения. Неужели не понимаешь?

И тут я поняла. Я и впрямь была идиоткой, если не видела, чего могла лишиться, и не знала, что Фабьенне небезразлично, что я чувствовала бы.