– Весьма любопытный интересе для скромного горожанина, – любезно ответил Иммануил, останавливаясь. – Я лишь повторил слова Аристотеля.

– Число – оно нематериально, его не тронешь рукою, и про него можно врать всё что угодно, – продолжал дворник, закладывая руки за обширный дворницкий фартук. – Вы лучше соврите что-нибудь про эти две славные скульптуры, да так, чтобы я поверил!

– Во-первых, врать нехорошо, – назидательно сказал Кант. – Во-вторых, риторические вопросы можно делать и в более вежливой форме. И в-третьих, подметать рядом с этими скульптурами – твоё занятие, и потому ты наверняка знаешь насчёт них больше, чем профессор логики и метафизики. Вместе с Аристотелем.

Дворник засмеялся, вынул ручищи из-под фартука и погладил одного из медведей по голове.

– Этого зовут Нетто. Угадайте, как зовут второго?

– Нетто – по латыни «чистый», «пустой». Ноль. Зеро. Ничто. Полагаю, что имя второго – что-то типа «единицы», Уно.

– Неверно, герр профессор! – дворник захохотал. – Брутто! Его зовут Брутто! Их подарил городу один купец, а у купцов, как в Венеции, всё меряется либо нетто, либо брутто!!

– Брутто… грязный… Чистый – и практичный, то есть грязный, упакованный для перевозки… какое совпадение!.. – пробормотал Кант и, осенённый, почти побежал домой, за письменный стол. Ему хотелось кричать «эврика!!» – Нетто бы понял, а вот прагматичный Брутто – вряд ли…

Спустя 11 лет, в 1781 году Кант опубликовал «Критику Чистого разума», а ещё спустя 7 лет и «Критику Практического разума». Когда во время дружеского обеда у него спрашивали, какой же из медведей Нетто, а какой Брутто, он хитро щурился, и предлагал на выбор – или спросить венецианских купцов, или внимательней почитать его труды, или попробовать горчицы.

– Но это не самое главное в этих медведях, – обычно говорил он, протягивая горчицу вопрошающему. – Главное там кое-что другое…

Александр Блок и Иммануил Кант очень любили играть в тетрис. За ширмой, на Кнайпхофе. Зелёные кубики всегда выигрывали у красных и синих4.

Вечером в пятницу калининградцы и вольноопределяющиеся философы на острове пьют фирменный коктейль Philosophorum K. Берут Канта, Хайдеггера и Гуссерля в пропорции 5:2:1. Джин-тоник и Витгенштейн по вкусу.

А потом – на западный берег: производить силлогизмы. Лучшие из них перелетают через реку, к «Разбитой бутылке», чтобы усилиться её метафизическими механизмами и публично воспарить над городом, на радость публике и на зависть завистникам.

Вон, смотрите – — – — – — – до сих пор парят!..

Когда идёшь водою по Старой Преголе на яхте, во всякую погоду, во всякий день услышишь с воды: «Иииии-эх! Иииии-раз! Ээээх-ухнем!! Иииэх, ещё одна!» И ещё: «Ооооо —ух! Ооооо – два! Ой-да-ой-да-ойдада!»

– А что эти две лодки постоянно здесь плавают и восклицают загадочно? – удивился я однажды.

– Это две конкурирующие команды, «Гребибля» и «Гребубля». Или их призраки, я пока не разобрал, – ответил яхтенный капитан Серёга-Рыжий.

Когда идёшь водою по Старой Преголе с эхолотом от Юбилейного моста к эстакадному, то эхолот долго показывает тебе на чёрно-белом экранчике речную муть, рельеф дна, затем два зуба частично оставшихся под водой устроев бывшего Потрохового моста, и какую-то тень, очень похожую на лодку, лежащую на дне прямо напротив здания бывшей Биржи.

– Глянь, лодка! – говорю я Серёге. Тот одним глазом, яхтенным, глядит на эхолот, а другим, капитанским, зрит вдаль. Из эхолота вылезает лента с рисунком дна. – А, эта! – говорит Серёга, – что, не знаешь её историю? Нуууу! Что ты, золото, а не история! Представь себе 90-е годы: дичь, полуголод, братки, девальвация – весь компот, в общем! Здесь, в цокольном этаже биржи сделали ресторан «Монетный двор» – место стрёмное, но красивое. И, конечно же, у хозяев завелись недруги. А у кого тогда их не было? То ли платить рэкету отказались, то ли межбандитские разборки; сейчас не разберёшь. – И вот, представь себе картину, – говорит кэп Серёга Рыжий, одним глазом глядя в прошлое, другим – по-прежнему вдаль: