– Как-то это не толерантно.

– Толерантность – это болезнь. Точнее неспособность организма ей сопротивляться. А поскольку я сопротивляюсь, я, естественно, не толерантен. И не политкорректен. Для меня, например, негры остаются неграми, будь они хоть в Африке, хоть в Америке.

– Ну, это уж прямо расизм, – вновь улыбнулся посетитель.

– Отнюдь! Это всего лишь отсыл к расовой принадлежности. Даже если я буду утверждать, – а это абсолютная правда – что мне нравятся женщины европейского типа, точнее даже славянского, это не может рассматриваться как расизм, а всего лишь как бессознательное фенотипическое предпочтение. И то, что где-то неграм не нравится, что их так называют, никак не отменяет существования негроидной расы.

Протасов внимательно посмотрел на собеседника.

– Кстати, знаете как по-исландки будет немец? Тиск! И никто в Германии, которую во многих славянских странах величают на разный лад Неметчиной, от этого не падает в обморок.

– У вас весьма любопытные взгляды, но…

– …вернемся к нашим баранам, – закончил Протасов.

– Именно. Думаю, ваш главный не очень обрадуется, если мы с вами не сможем придти к консенсусу. Поэтому предлагаю компромисс: вы напишите отрицательный отзыв. От себя или от редакции. Скандал – это тоже хорошая реклама. А мы, в свою очередь, лично вас отблагодарим.

Протасов задумался.

– Я бы предложил другой вариант, – наконец ответил он. – Оставим все как есть, а в следующем номере, как раз к открытию вашей выставки, мы опубликуем почти детективную историю об одной неизвестной картине Кало. И, поверьте, это вызовет к вашему мероприятию больший интерес, чем скандал.

– Хорошо. Вы меня убедили, – быстро согласился гость и, попрощавшись, вышел.

С минуту Протасов сидел неподвижно, а потом неожиданно хлопнул ладонями по столу.

– Так, мне явно нужен глоток никотина.

Они вышли во дворик. Стояла нереальная тишина для центра Москвы.

– Болезнь употребления умных слов без понимания их смысла стала чуть ли не всеобщей. – заговорил Протасов закуривая. – Этот тип одно из подтверждений. Вот буквально сегодня читаю материал «Грядет водный апокалипсис». Замечу, это слово будто преследует меня в разных публикациях. Похоже, авторы не задумываются о его значении. А взято оно из названия последней книги Нового Завета – «Апокалипсис Иоанна Богослова», где описываются многочисленные бедствия, предшествующие второму пришствию Иисуса Христа, то есть концу света. Но само слово с древнегреческого переводится как откровение. Хотя кого теперь это интересует.

Публикация в «Русском глашатае» может и не стала сенсацией, но интерес вызвала большой.

«Бурный роман Льва Давидовича и Магдалены Кармен Фриды Кало и Кальдерон закончился скандалом и чета Троцких вынуждена была найти себе новое жилье, которое по стечению обстоятельств оказалось на соседней улице. <…>

Надо заметить, что при переезде Троцкий не взял с собой картину, подаренную ему Фридой. На ней она изобразила себя стоящей в полный рост между двумя шторами. В руках она держит листок с весьма красноречивым текстом: «Я посвящаю эту картину Льву Троцкому, со всей моей любовью, 7 ноября 1937 года. Фрида Кало, Сан-Анхель, Мехико». Говорят, что оставить картину настояла жена Троцкого, Наталья Седова. Как знать? Однако, как выяснилось позже, одно полотно Фриды Лев Давидович все же захватил. <…>

Казалось бы, назвать эту картину портретом невозможно. Мы видим просто пенсне, в стеклах которого пляшут языки пламени. Фрида говорила, что пишет картины только о том, что хорошо знает, поэтому в ее творчестве преобладают автопортреты. И здесь, несмотря на бурный роман, она как бы говорит, что совсем не знает Троцкого. А огонь? Быть может это отражается ее пламенная страсть? А может она увидела адский огонь в глазах этого демона революции? <…>