Иногда он останавливался – не потому, что не знал, что делать, а потому что ему казалось важным запомнить это. Как пахнет её шея. Как дышит её грудь. Как изгибается её спина, если положить руку на лопатку. Как она смотрит, если чуть отстраниться.

Иногда она стонала – негромко, словно не могла сдержать ту часть себя, которую годами приучала молчать. И каждый раз, когда он слышал её голос, он будто оживал ещё больше. Её стоны были как музыка из старого радио: с шипением, с дрожью, но настоящая, тёплая, будто передаётся по каналу, где больше никто не говорит.

Кляпа всё это время молчала. Не саркастично. Не обиженно. А как будто слушала. Или смотрела. Или вспоминала, что у неё тоже когда—то было тело. Или не было. Или оно было чужим. Но сейчас – она молчала.

Комната наполнялась их звуками. Не словами, не именами. Звуками. Где—то гудел холодильник, шуршал плед, дрожала пустая бутылка на полу. Но всё это было фоном. Главным звуком стали стоны. Их стоны – растущие, тёплые, живые. Они не кричали, не выдыхали имён, не взывали к звёздам. Они звучали, как две скрипки в несогласованном оркестре, но при этом гармоничных до слёз. Симфония двоих, впервые попавших в нужную тональность.

Их тела двигались вместе – с ошибками, с паузами, с неловкостями, но в этих неловкостях было больше смысла, чем в любом академическом построении. Это была близость. Без инструкций. Без миссий. Без статистики. Близость, как она есть. Без обещаний. Но с искренностью.

Когда всё закончилось – не резко и не бурно, а как заход солнца: медленно, с теплом, с усталостью – они остались лежать рядом. Не отодвинулись. Не спрятались в стыд. Просто лежали.

Он гладил её плечо. Она чувствовала его ладонь, и внутри у неё будто стало тише. А потом она прошептала:

– Спасибо.

Паша не ответил. Просто притянул её ближе. И снова ничего не сказал. И в этой тишине было всё.

Балкон скрипнул, как будто хотел высказаться о происходящем, но передумал. Валентина стояла, закутавшись в одеяло, накинутое на плечи, как хламида у философа—подрядчика. Волосы спутались, плечо чесалось, где—то на спине прилип кусок фантика – возможно, от конфеты, возможно, от воспоминаний. Ноги мерзли, но отступать не хотелось.

Город внизу дышал медленно. Фонари мигали с ленцой, как пьяные свидетели свадьбы. Где—то хлопнула дверь, залаяла собака, заскрипели тормоза маршрутки, которой в это время уже не должно было быть. Воздух был прохладным, но не злым – он пах то ли мокрой тряпкой, то ли уставшим асфальтом, то ли тем, что остаётся после дня, полного событий, которых никто не заказывал.

Паша стоял рядом, босиком, в одних трениках, с сигаретой в пальцах. Курил медленно, с таким выражением лица, будто в дыме можно найти философский смысл. Временами он бросал взгляд на Валентину, потом – в небо, где не было звёзд – только отблеск подсветки от ближайшего ТЦ. Он не говорил ничего. Даже не предлагал кофту. Просто стоял. Был. Существовал. И, удивительно, но этого было достаточно.

– Всё нормально? – наконец спросил он. Голос тихий не из—за деликатности, а потому что громко говорить здесь было как—то неуместно. Балкон напоминал исповедальню на открытом воздухе.

Валентина кивнула. Сначала машинально, потом осознанно. На секунду удивилась, как легко этот кивок дался. Обычно ей надо было три слоя внутреннего анализа, чтобы подтвердить любое «да».

– Даже… – начала она, и сама себе не поверила, – даже хорошо.

Паша усмехнулся. С таким видом, как будто поймал комара и отпустил. Сделал затяжку, выпустил дым в сторону улицы, а не на неё – маленькое, но значимое уважение. И снова замолчал.