Кляпа появилась в голове без фанфар, но с хорошо узнаваемой интонацией победителя районной олимпиады по сарказму:

– Поздравляю, Валя. Миссия выполнена. Первый объект – пройден. Протокол зафиксирован. Всё по графику. Даже немного с душой, если честно. И, раз уж ты начала получать удовольствие – завтра у нас новый кандидат.

Валентина тяжело выдохнула. Не от страха. От предчувствия. Слишком короткой оказалась пауза между «ты молодец» и «а теперь – снова в бой».

– Можно мне один день без миссий? – прошептала она про себя.

Кляпа фыркнула:

– Можно. Через шесть лет. После отчетного собрания планетарного Совета. И если родишь минимум троих. Лучше сразу двойню и хомяка.

Паша бросил окурок в пепельницу, стоящую на балконе. Пепельницей была крышкой от кастрюли. Удивительным образом идеально подходила по диаметру. Валентина посмотрела на этот факт с какой—то необъяснимой нежностью. В этом жесте – в кастрюльной пепельнице, в тишине, в сигарете – было больше искренности, чем во всех её прошлых «отношениях».

Потом посмотрела вниз, на город, и подумала: «Если выжила сегодня – может, переживу и весь этот ваш космос репродуктивных катастроф». Сказала это про себя, но так отчётливо, что, кажется, даже пластиковый стул в углу балкона понял её настрой.

Паша вдруг наклонился, чиркнул зажигалкой и поднёс ко второй сигарете. Спросил:

– Не хочешь?

Валентина покачала головой. Но не резко. Без отвращения. Просто не сейчас. Не сегодня. Сегодня ей хватило ощущений, чтобы весь организм по очереди отписался от рассылок тревоги.

Плечом она невольно коснулась его руки. Не специально. Просто стояли близко. Тепло от его кожи было реальным. Не фантазийным, не от кино, не от ожиданий. Просто живое тепло от человека, который тоже не знал, как правильно, но делал по—своему.

И в этот момент ей показалось, что всё возможно. Даже справиться с Кляпой. Даже не испугаться завтра. Даже не превращать каждое движение в трагедию с эпилогом. Просто – жить. Хотя бы пару дней. Без инструкции.

Валентина проснулась от запаха чипсов и чего—то невыразимо тёплого – не как одеяло, а скорее как компромисс. Компромисс между тем, кем она была, и тем, с кем легла. Комната Паши казалась в это утро не столько чужой, сколько нечаянной: всё в ней было словно случайно – пыль на мониторе, пустая банка из—под газировки на подоконнике, пижамные шорты, присыпанные хлебными крошками. Её тело – скомканное, натянутое, будто ночевало не в постели, а в футляре от музыкального инструмента, которому давно пора на профилактику.

Паша ещё спал. Он сопел в подушку, повернувшись к стене, как кот, которому всё равно, кто с ним делил ночь, лишь бы не трогали. Из—под одеяла торчала одна пятка и край футболки с логотипом, стершимся до состояния археологического артефакта. Казалось, он спал с таким упоением, будто участвовал в соревновании по бессознательности. Его дыхание было равномерным, почти утробным, и от этого всё происходящее казалось ещё нелепее.

Она едва перевернулась, понадеявшись, что можно ещё немного не жить, как в голове активизировалась Кляпа.

– Подъём, боевая единица, – заявила она бодро, как диспетчер из гиперреалистичного сна. – Сегодня выходной, но не для яйцеклеток. Собирайся. Домой. Хватит валяться в берлоге сантехнической страсти. У нас график. Тем более, что зачатия с этим молокососом не вышло. Даже микрофлора воздержалась от сотрудничества.

Голос Кляпы прозвучал не просто отчётливо, а с особым металлическим резонансом, как объявление в аэропорту, где рейс на Бали заменили на поездку к стоматологу. Валентина застонала – хрипло, со стыдом и вялой надеждой на то, что всё это был сон. Она ещё не открыла глаза, а уже чувствовала, как моральная часть личности прячется под кроватью.