Минут через тридцать снова раздался звонок. На этот раз под дверью стояли двое: участковый психиатр в аккуратном плаще цвета осеннего асфальта и медсестра с лицом человека, который за карьеру повидал всё – от буйных поэтов до молчаливых слесарей в фазе экзистенциального кризиса.

– Валентина Викторовна? – ласково поинтересовался врач, поглядывая на неё так, словно держал в уме план эвакуации на случай внезапного полёта на потолок.

– Зависит от того, кто спрашивает, – лукаво улыбнулась Валя.

Медсестра пожала плечами так, как это делают люди, решившие плыть по течению до ближайшего обрыва.

Психиатр кашлянул в кулачок:

– Мы тут… э—э—э… по просьбе вашей мамы… Хотели бы предложить вам… пройти небольшое обследование. Так сказать, убедиться, что вы чувствуете себя комфортно… в рамках общепринятого восприятия реальности.

Валя вежливо кивнула, сложила руки на груди и, самым серьёзным голосом объявила:

– Благодарю за заботу. Но я вынуждена отказаться. Инопланетный флот ещё не прибыл. Мне нельзя покидать Землю. Я на боевом дежурстве.

Психиатр и медсестра обменялись озадаченными взглядами, словно участники плохо отрепетированного синхронного плавания на грани нервного срыва.

Мужчина извлёк из кармана блокнот, что—то чиркнул туда короткими нервными движениями, переглянулся с медсестрой и тихо, почти шёпотом, сказал:

– Похоже, не критично. Пока.

Медсестра согласно кивнула. Оба они, пятясь, как дрессированные раки, покинули квартиру, прикрыв за собой дверь с вежливостью людей, решивших в следующий раз прийти с подарками и сразу с наручниками.

Валя осталась одна.

Комната словно наполнилась лёгким шёпотом победы. Стены перестали давить, потолок больше не угрожал обвалом, даже кактус на подоконнике выглядел менее судорожным.

Валя вдохнула полной грудью. Воздух был тёплый, тяжёлый, насыщенный запахами вечера и грядущей свободы. Ей было всё равно, что о ней подумают соседи, врачи, мать, коллеги. Она наконец—то принадлежала себе. Своим мыслям, своим глупостям, своим звёздам.

В голове Кляпа недовольно бурчала что—то о регламентах, но Валя только улыбнулась и отвернулась к окну, где застывал густой, бархатный вечер.

Все чужие ожидания перестали иметь значение, растаяв в её сознании, словно ненужный шум за окном. Мнения инопланетян, землян и всех промежуточных форм жизни были теперь одинаково далеки и смешны. И впервые за долгое время Валя почувствовала: она жива по—настоящему.

Ночь незаметно подкралась к квартире, села на подоконник, свесила ноги вниз и принялась рассыпать по небу звёзды, как надоевшие конфетти после затянувшегося праздника. В спальне Валя лежала в кровати, натянув плед до подбородка и уставившись в потолок, будто пыталась сосчитать там старые пятна от чайного пакетика, прилепленные однажды в момент глубоких размышлений.

Внутри у неё клубились мысли – странные, непослушные, как котята, впервые увидевшие лазерную указку. Валя пыталась заснуть, но сон, как обычно, играл с ней в прятки, а Кляпа, засевшая где—то в глубинах её сознания, ворочалась и вздыхала с такой силой, что казалось, ещё немного – и голова лопнет, как старый футбольный мяч.

Наконец, устав слушать эти душевные страдания, Валя, недовольно заёрзав, вслух бросила в темноту комнаты:

– Хватит уже ворочаться. Спать мешаешь.

– Я мешаю? – с негодованием пропыхтела Кляпа. – Это ты мешаешь. Ты сломала все мои планы, разбила в пух и прах самую перспективную миссию в истории галактики, а теперь тебе спокойно спится?!

Валя театрально вздохнула, поправляя плед с важностью примадонны второго состава провинциального театра: