Я сунула всё в рюкзак, закрыла шкаф, вышла. Закрыла дверь. Проверила замок. Обернулась – двор был пуст. Только ветка скреблась о бетонную стену, как царапки.

Я шла домой, не оглядываясь. Но знала, что кто-то – точно оглядывается на меня.

Адрес Елены Борисовой нашёлся в той же архивной папке, где и списки фотоклуба. Дом – старый, пятиэтажка, подъезд с выбитой кнопкой домофона и запахом «здесь кто-то курил лет десять назад и не проветривал».

Она открыла дверь не сразу. Минуты две внутри шуршало, цокало, что-то отодвигалось. И вот – щелчок замка, и передо мной оказалась женщина лет под семьдесят, с тонким лицом, аккуратной причёской и взглядом, будто она не удивляется ничему. Ни утру, ни людям, ни письмам мёртвых соседок.

– Вы Наталья, – сказала она, не спрашивая. – Заходите.

Квартира пахла корицей и лекарствами. На столе уже стоял заварник, две чашки. Она знала, что я приду.

– Юрий говорил, – объяснила она, наливая чай. – И не переживайте, я не кусаюсь. Хотя, возможно, вам бы этого хотелось.

– Я… честно? – Я села. – Я не знала, чего ожидать. Он сказал, вам нельзя верить.

– Он всегда был хорош в том, чтобы не верить женщинам, особенно если они что-то знали, – сказала она без злобы, скорее с усталостью. – А Люда… Люда была огонь. До последнего.

Мы замолчали. Чай парил между нами, создавая иллюзию покоя.

– Почему вы не рассказали всё тогда? – спросила я.

– Потому что мы все были молоды, – ответила она. – А он – влиятельный. Его отец был завотделом. Люда нашла плёнки. Я видела их. Я знаю, что там было. (пауза)

– Мы хотели рассказать. Я – точно. Но Люда сказала: «Пока не будет доказательств, нас размажут». И они её правда размажут. Сперва репутацию, потом работу. Она жила одна. У неё не было защитников. А у него – были. Его тогда на пару лет сослали – «учиться» в другой город. Потом вернулся – уже с «новой репутацией».

– А вы?

– Я молчала. Стыдно, да. Но у меня был ребёнок. Я работала учителем. Вы не представляете, что такое – быть женщиной, которая обвиняет уважаемого человека без официального заявления. Это звучало как "завидует" или "сама виновата".

– А теперь?

Елена посмотрела на меня впервые по-настоящему.

– Теперь Люда мертва. А вы – как звоночек из прошлого, который наконец прозвучал. Если вы хотите правду – я вам помогу. Но по-своему.

Она встала, пошла в соседнюю комнату, и вернулась с коробкой.

– Я собиралась отдать это Люде, но не успела. Тут – её письма мне, наброски, распечатки. Она велась аккуратно. Всё зашифровывала. Возможно, вы поймёте, что она хотела сделать с этим. Я не смогла.

Я взяла коробку. Она была тяжёлой – не физически, а по смыслу.

– Юрий знал, что вы знали? – спросила я на выходе.

– Конечно, – ответила она тихо. – Он знал всё. Но он думал, что выиграл. Просто Люда – не играла. Она записывала. Для кого-то вроде вас.

***

Коробка стояла у меня на кухонном столе, как личный вызов. Я её даже не открывала пару часов. Просто ходила мимо, делала вид, что занята – и ощущала вес. Моральный. Как будто она дышала.

Когда я, наконец, решилась, внутри оказалось всё аккуратно разложено по папкам. Людмила Васильевна и после смерти сохраняла дисциплину.

В одной – письма. Написанные вручную, старым, немного дрожащим почерком. Адресованные Елене. Большинство – эмоциональные. Жалобы, догадки, обрывки воспоминаний. Но в одной – прямо посередине – лежала флешка. К ней прицеплена записка: "Если исчезну – это не случайно."