Глупо. Что, в конце концов, важнее? Ревность Памелы, не имеющая под собой никакой почвы, или все их будущее, которое зависит сейчас, возможно, от того, что удалось узнать Форестеру?

Себастьян сел за руль и включил двигатель.

Померещилось ему или действительно он увидел мелькнувшее в спальне за приспущенной шторой бледное лицо Памелы?

* * *

– Я даже не знаю, с чего начать, – виновато сказал Форестер после того, как Себастьян выпил предложенную ему рюмку бренди и закусил долькой лимона. Пива, как оказалось, физик не пил и в номере у себя не держал. Себастьяну почудился сначала запах легких духов, какими обычно душилась Фиона, но никаких других материальных следов ее пребывания он не обнаружил, а запах мог почудиться, потому что он ожидал увидеть здесь Фиону, но ее не оказалось, и разговор пошел сразу о деле.

– У меня, – продолжал Форестер, – нет здесь проекционной аппаратуры, так что пока вам придется поверить мне на слово. Потом, если вы приедете ко мне в Нью-Йорк, я вам – и вашей жене, если ее нервы способны это выдержать – все продемонстрирую, конечно…

– Что с Элен? – прервал Себастьян физика. – Она действительно… оборотень?

– Глупости! – возмутился Форестер. – Вам же Фиона сказала: ваша дочь совершенно нормальная в физическом отношении девочка. И хватит о медицине, я физик, и говорить мы будем о физике. Так вот, у меня были четыре группы изображений, полученных с частотой шестьдесят тысяч кадров в секунду. Первая группа: двадцать два часа тринадцать минут и девять секунд, продолжительность пятьсот тридцать микросекунд, всего тридцать два кадра. Второй сет: семь часов двадцать шесть минут и…

– Не надо подробностей, – взмолился Себастьян. – Минуты, секунды… Что получилось?

– Это очень важно! Я хочу, чтобы вы поняли: камера включалась четырежды, причем в разное время суток, это значит, что феномен не зависит от того, спит ваша дочь или нет, находится ли она в плохом настроении или хорошем… Впрочем, это еще нуждается в уточнении, но по первому впечатлению нет зависимости между физическим или душевным состоянием девочки и происходящими с ней явлениями. Это подтверждается и вашими рассказами о том, что вы видели сами.

«Он никогда не подберется к сути, – думал Себастьян. – То ли сам ничего не понял, то ли боится говорить. Как врач, который не хочет быть первым, кто сообщит больному, что у него рак».

– Перейдем к первой группе, – продолжал Форестер. – На первом кадре видно, как девочка стоит с поднятой рукой. Между рукой и головой появляется яркое сияние бело-голубого оттенка, что и привело к включению камеры, глаз не успевает фиксировать, потому что вспышка продолжается чуть больше двух стотысячных секунды, на следующем кадре вспышки нет, но нет и девочки, а вместо нее камера показывает…

– Оборотень! – выдохнул Себастьян, представляя себе, как…

– Дался вам оборотень, – с досадой сказал физик. – Перестаньте об этом думать! Следующий кадр показал женщину лет сорока, рост пять футов четыре дюйма, волосы русые, нос прямой… Да вы и сами увидите, когда приедете в мою лабораторию в университете. Я не успел провести достаточно надежного сравнения, это лучше бы сделать вам самому или вашей жене, если она, конечно, окажется в состоянии… В общем, мне кажется, что женщина в кадре – это ваша Элен. Такая, какой она будет лет через тридцать пять-сорок. Кстати, странная одежда. Брюки, но сейчас таких не носят, да и раньше…

– Вы хотите сказать…

– Погодите! Женщина видна всего на двух кадрах, потом она исчезает, и на семи кадрах не видно вообще ничего… То есть, ничего, кроме комнаты и предметов на заднем плане. Если еще несколько миллисекунд ничего бы не происходило, то камера выключилась бы. Но десятый кадр показал Элен точно в той же позе, что на кадре номер один, что естественно, поскольку десять кадров – это меньше двух десятитысячных секунды, Элен даже пошевелиться не успела…