– Не люблю, когда меня не слушаются.

Белый в ультрамарине, фиолетовом неоне, тёмной лазури и чёрных камнях. Серые прожилки струятся по обкатанным волнами овальностям, по голубой ряби, и чешуйки повисли на рыбках. Имитация, что прямо между рыбками босиком. Кафель с галечным рельефом, не поскользнёшься.

Макс запахнул полы короткого белого халата, повязал, затянул кушак, перешагнул через борт ванны, спустился по ступеням подиума, два шага мимо биде с унитазом и, развернувшись к столешнице с раковиной, хитро подмигнул дизайнеру интерьеров через векторы отражения в запотевших зеркалах:

– Ты вляпался в ситуацию под названием «лучший друг». А если тебя записали в друзья, пиши пропало, она с тобой спать не будет.

В ванной комнате после Макса было натоплено, как в сауне и влажно, как в парной, а Он уже переоделся в вечерний костюм, поэтому остался слушать Макса из-за спины на пороге, держа пепельницу в левой и близко над ней сигарету в правой, небарская привычка. Макс продолжал глаголить:

– Уж лучше, чтобы ты при знакомстве выглядел как окончательный раздолбай, и чтобы она тебя невзлюбила, фыркала с подругами, какой ты слизень. – И, встряхнув белый баллончик, Макс пшикнул в правую ладонь маску для волос. С правой на левую располовинил белую шапку и двумя пятернями запустил во влажные волосы.

– Представь себе маятник в статике: пока не толкнёшь, процесс не начнётся. А в какой он полюс качнётся, это даже неважно. Разозли её, спровоцируй, это в минус. Маятник полетит обратно, подхвати этот плюс. Для начала соблазнения хороши любые её чувства к тебе, только не аморфные. Раскачивай её чувства как маятник, увеличивай амплитуду, больше двусмысленности.

И вдруг нацелен в душу плакатного оформителя указующий перст, призывом к оружию, через отражение кажется, что правой рукой, что непривычно, незнакомый близнец, симметрия Макса:

– И помни!..

«Зеркальце на бордюре башни, помазком отпускает грехи и благословляет залив»:

– За женщинами нельзя ухаживать, их соблазняют, тогда они любят верно и преданно.

Закатил глаза к небу оракул, сжал пальцы в благоговейный замок:

– Иногда даже вечно.

Макс распылил на волосы лосьон, потянул левую руку за расчёской и застыл со взглядом на своё отражение, ибо родилась фраза от цезаря в летопись:

– Или все эти, полунепонятькто, лижущие хурму слюнтяи. Детские подтяжки по жизни. Серединка на половинку. Вечные подростки, вечные пенсионеры. Гордо так заявляют: я, мол, стоял на коленях только тогда, когда объяснялся в любви.

И Макс крючком указательного пальца, эдак манерно, по-дамски, заправил височную прядь за ухо, как секретарша вставляет паузой претензию на повышение оклада.

И вдруг, как триллерный садист, ловелас рассмеялся в зеркало, в воображаемые вечно тусклые рожи. Одним коротким выдохом каратиста Макс примял вправо раскаты эха и подытожил:

– Я никогда не стоял на коленях, тем более ради любви. Хотя бы уже потому, что стоять на коленях не мужское занятие. Мужское занятие – ставить на колени ради любви.

Поскольку манифест Макса закруглился, слушатель отошёл в комнату, чтобы охладиться на сквозняке, жарко.

Горничная принесла на подносе графин с холодным апельсиновым соком, звякнули два кубика льда, налила в длинный стакан и протянула Ему:

– Соломинку?

Но Он уже выпил почти до дна, только кубики и остались:

– Поздно. Благодарю. Налейте ещё.

Макс в халате вышел из ванны:

– Если размечтался о чём-то, значит, это не сбудется, отпусти любимую к чёрту, – и уже горничной: – Кофе на балкон. Мы там проветримся.

По пути на балкон Макс тормознул, заметив лежащую ещё с прошлого вечера на столике книгу: