– Не нужно никакой бутылки, – Рыбис попытался встать.

Он был настолько слаб, что даже этого не смог сделать самостоятельно. Юный помог ему сесть на кровати, сам сел на стул.

– Лучше знаешь что, Юный? – спросил Рыбис.

– Что?

– Лучше принеси мне бумагу и ручку.

– Зачем тебе, в натуре?

– Принеси.

– Ну, хорошо. Посиди тут, я быстро.

Через пару минут Юный вернулся с двумя листами бумаги и ручкой, которые одолжил у медсестры. Он положил все это на тумбочку, а тумбочку подтянул к кровати, поближе к Рыбису.

– Чо ты хочешь? А? Зачем тебе?

– Ты хоть раз получал письмо, Юный? – слабо улыбнулся Рыбис.

– Письмо? А зачем? – развел руками Юный.

– А хоть раз сам писал?

– Нет, а зачем?

– Вот и я тоже не писал и не получал, – с сожалением произнес Рыбис.

– И чо, ты сейчас хочешь писать письмо? А кому? Кому ты будешь писать, внатуре?

Действительно, Рыбису некому было писать письмо. Но почему он это слышит от Юного, да еще сегодня, в этот день. Рыбис разозлился на друга и закричал:

– Ты!.. – Дальше он ничего не смог произнести, громко икнул и упал на тумбочку. Кашельные судороги болезненно сотрясали его небольшое хилое тело. Рыбис схватился обеими руками за живот, пытаясь унять приступ. Юный видел, как ему плохо и уже пожалел о том, что сказал. Наконец Рыбис остановился, пытаясь отдышаться. Через минуту простонал:

– Знаешь, как больно? Внутри все горит и еще что-то отрывается… я это чувствую… дай воды.

Юный кинулся к графину, налил полный стакан и подал его Рыбису. Тот взял стакан дрожащими руками и стал жадно пить, проливая на грудь. Напившись тёплой воды, утёрся рукавом.

– Знаешь, Юный, если мне некому писать письмо, тогда я напишу про свою жизнь.

– Ты чо, писатель, что ли? – выскочило у Юного. Он поздно спохватился и сам себе закрыл рот рукой.

– Я сейчас буду писать, – произнес Рыбис, строго глядя на Юного, – А ты отвернись. Не могу писать, когда на меня смотрят.

– Какой базар! Я отвернусь. Давай, пиши.

Рыбис взялся за ручку и склонился над чистым листом бумаги, морща лоб и, напряжённо думая о чём-то. Через какое-то время нацарапал неверной рукой: «Я родился в бараке». После этого тупо уставился в одну точку на стене. Так он просидел минут пять, пока не услышал, как Юный кашлянул в его сторону.

– Ну чо, получается?

Рыбис как будто пропустил мимо ушей этот вопрос, устало выдохнул и повернулся к другу:

– На Пачева, возле бани, есть пожарка. Знаешь?

– Ну, – кивнул Юный.

– А за пожаркой, сзади, раньше был барак. Да и не барак, а сарай какой-то. Мы с паханом там жили. Вдвоем. Когда мать от нас ушла – я не помню. Утюг с собой унесла. Это я помню.

– Вот тварь! – определил Юный.

– Не говори так. Ты ее не знаешь.

– А ты чо, знаешь?

– Нет. Вот поэтому и ты не говори.

– Ну, извини, – Юный немного смутился и от этого полез ковыряться в носу.

– В том бараке было всего одно окно. По центру. А сортира и умывальника вообще не было. В сортир мы ходили в пожарку. Там и умывались. Вместе с пожарниками.

Рыбис уронил голову на тумбочку. Говорить было трудно. Он плохо, прерывисто дышал. Левая рука его, лежащая на колене, все время подергивалась, как у паралитика. Скоро он снова поднял голову и заговорил, глядя в сторону:

– Пахан бухал по-черному. Все пропивал… Пропил даже занавеску с окна. А знаешь, как плохо без занавески? Окно без занавески – это как глаз без ресниц, это как…

– Человек без трусов, – быстро подсказал Юный.

– Да. И всем сразу видно, что у нас ничего нет. Даже пожрать. Сколько себя помню, всегда искал, где бы чего-нибудь пожрать? А вещи?

– Что вещи? – не понял Юный.

В этот момент он разделывался с большой козюлей, только что вытащенной из носа.