И Чечня, скорее всего, тоже окажется ошибкой. Впоследствии какой-нибудь сладкоречивый прощелыга, наверняка начнёт сокрушаться и заявлять, что решение чеченской проблемы лежало в плоскости дипломатии и не имело военного решения. Только кому от этого станет легче? Тем пацанам-срочникам, убитым и брошенным на расклев воронью? Или их матерям?

Долг, присяга? Да, раньше был долг, но он давно отдан, даже с процентами. А что касается присяги, то давно уже нет той страны, которой Чернов присягал. Сейчас и страна другая, и флаг другой, и герб, да и всё остальное тоже другое.

От мрачных мыслей его отвлек резкий телефонный звонок.

– Дежурный слушает, – скороговоркой пробормотал Чернов.

Звонили с КПП. Несмотря на час ночи, к Чернову, да, да, к нему лично, пожаловали гости.

– Кто такие? – строго спросил Чернов.

На другом конце провода некоторое время слышалась какая-то возня потом дежурный солдат запинаясь, неуверенно ответил:

– Генерал-майор Потапов и генерал-лейтенант Соломатин.

– Что?! – удивился Чернов.

– Так точно, генерал-май…

– Пропустить!

Выглянув в окно Чернов увидел, как во двор, лениво мазнув фарами по пустынному плацу въезжает армейский «уазик». Порычав какое-то время двигателем и пару раз моргнув фарами, прежде чем выключить их совсем, он замер перед входом в корпус. Две трудноразличимые в темноте фигуры вылезли из машины и не спеша поднялись на крыльцо.

* * *

– Затягивай туже! Еще туже, твою мать! – перекрывая автоматную трескотню орал Соломатин. Чернов, в каске налезшей на самый нос, изо всех сил затягивал жгут на ноге Потапова. Рваная, мокрая штанина, неправдоподобно белый, острый обломок кости, вылезший наружу, прямо из кирзы сапога – от всего этого Чернову было дурно. Сверху нависала многотонная туша бэтээра, сбоку шипел пробитый пулями пыльный разлапистый скат и со всех сторон истерично трещали автоматы. Откуда-то извне, прессуя воздух, вполз надсадный рев крупнокалиберного пулемета; на землю, в пыль, прямо перед носом Соломатина обрушился водопад новеньких, блестящих, словно елочные игрушки, гильз.

– Сорок седьмой, прием! – орал за Черновым радист. – Сорок седьмой, как слышите, прием!

Радист орал недолго: несколько пуль, противно визжа, раскрошили рацию у него на спине и, похоже, задели его самого, он повалился набок и спешно, загребая руками и ногами пыль заполз под бэтээр, испуганно бормоча:

– Ну не х… себе дела, ну дела, б.., ну дела…

– Вертушку вызвал, деловой? – крикнул ему Соломатин.

– Кажись, успел!

– Кажись, успел! – передразнил его Соломатин. – А если не успел?!

Глухой раскат танковой пушки они восприняли как праздничный салют.

– Наши! – радостно завопил радист с интересом разглядывая свои перемазанные в крови пальцы – Кровь! У меня кровь!

– Удивил, – отозвался Соломатин. – Повернись.

Радист послушно перекатился на другой бок, явив Соломатину мокрую, черную спину.

– Твою мать! Твою же в душу мать! – остервенело выругался Соломатин.

Потапов отрешенно наблюдавший за происходящим почему-то испугался, увидев стремительно промокающую гимнастерку радиста, хотя собственная изуродованная нога его не взволновала нисколько.

Ему повезло больше чем радисту. Несмотря на то, что два танка пытались сбить «духов» с гребня близлежащего холма ещё почти час, затем по холму ударили НУРСАми прилетевшие «крокодилы» и обработали его из пушек, он всё таки дождался «вертушку» и уже вечером того же дня лежал на операционном столе. Радиста, обмотанного окровавленным бинтом и укрытого куском брезента положили на дрожащий стальной пол вертолета, в ноги к Потапову, рядом с еще двумя такими же «двухсотыми». И пока Ми-8 тащил в своем чреве живых и мертвых солдат в знойном афганском мареве, Потапов тупо разглядывал выглядывающую из под брезента руку радиста, с бурыми пятнами крови и черными ногтями и постоянно задавал себе вопрос – почему он, а не я? Почему не я, а он? Почему…