– Ой, я вообще не люблю напрягаться. Книги, конспекты. В институте мне так все это надоело, что хочется работу без особого стресса, чтоб попроще. Напрягаюсь я и так достаточно, с домашними делами, заботами о ребенке. Да и, скажу тебе честно, мне нравится просто отдыхать, тупить в телефоне.

– Слушай, а кому это не нравится? Я тоже иногда это делаю. Чтобы энергию, что ли, сберечь, даже не знаю. Ой, да что греха таить, сегодня, пока ты не пришла, я с большим успехом занималась именно этим. Иногда мне кажется, что я вообще не в состоянии ничего выдать. Хочу просто залечь на диван, накрыться пледом, поставить на журнальный столик чашку чая, рядом вазочку с шоколадными конфетами, и вперед, в мир легких цифровых развлечений, в мир информационного перенасыщения, в которым так трудно быть абсолютно довольным и не хотеть еще. Ведь, если вдуматься, раньше людям нужно было бегать за развлечениями, а сейчас нужно бегать от них.

– А зачем, собственно, от них бегать? Мне нравится возможность выбора.

– Да, но потом платишь за это чувством опустошенности. Как когда ты утоляешь голод фастфудом. Вроде и полный живот, а удовлетворения нет, и хочется еще, чтобы хоть как-то себя порадовать. В общем, замкнутый круг. И до людей часто тяжело достучаться через медиашум.

– Ну да, это сейчас заряженная тема. Less is more…

– Точно. Для меня это скорее про искусственное сужение своего инфопространства как путь к качественному развитию и счастью.

– Любишь ты философствовать, мать. И все равно я тебя люблю, и за это тоже.

Мысли эти в достаточной степени лежали на поверхности, но для Майи этого было уже почти чересчур. И тем не менее, Кира очень любила Майку. В первую очередь, конечно, за оптимизм. Заболеет ребенок: хорошо, что температура всего 39,5 – у некоторых до сорока поднимается. Опоздали на самолет: а вдруг он бы все равно упал? Машина сломалась: у некоторых вообще нет машины. На вопрос “как дела” Майя всегда отвечала “все отлично / классно / замечательно”, а если было объективно не очень, она говорила “неплохо”. Кира все время пыталась у нее учиться и приговаривала как мантру: опоздала на автобус – подожду следующего. Но бесит, я же в кое-то веки вышла вовремя. Этим обычно упражнения по оптимизму заканчивались, уступая место злобе дня. Хотя, надо сказать, Кира сама была оптимисткой, но по сравнению с Майей казалась унылом декадентом.

Мама Киры, которая лично Майю не знала, но много слышала от нее от Киры, сформировала у себя четкое мнение, что человеком та была поверхностным. Однако какая-то связь с космосом у нее все же была. Просто эта связь находила не совсем стандартные выражения.

Как-то раз она, например, сильно удивила Киру фразой: “Но ведь Левин у Толстого – совсем не положительный персонаж. Он так высокомерен”. Кира отнюдь не была согласна с этим. Левин очень ей нравился. Нравилось его великодушие, его честность, его чистая любовь к Кити, его готовность поддерживать Долли. Но смысл в словах Майи был, она тоже уже подходила к этой мысли о его высокомерии, проявляющемся, например, в отношении к Облонскому. Мысль не такая уж новая. И все-таки человек, читающей ее безмерно любимого Льва Николаевича, да еще и между строк, уже не мог ей казаться ей поверхностным. Возможно, поверхностность Майи подкреплялась ее имиджем вечной оптимистки. Как будто бы оптимизм и позитивность не могут быть глубоким, а страдание – единственный путь к истинному познанию и просветлению…

Или иногда Майя удивляла ее чем-то простым, но очень тонко подмеченным, и подавала это так, будто это общее место, все знают и вообще не стоит упоминания. При этом, если мысль оказывалась серьезной, без улыбки, то Майя быстро выводила ее назад в позитив.