На её породистой щиколотке потренькивает тонкий браслет FreyWille, кусочек вишнёвой губы размазывается в воздухе, и я отворачиваюсь к окну. Я всего лишь сотрудница, как выразился мой новоявленный «босс». Ну что же, тем лучше. Никто не пытается меня изнасиловать, не принуждает к страстному извращённому сексу и не расстёгивает передо мной ширинку, предварительно приказав мне встать на колени. Я понимаю, что всё это – всего лишь атрибуты дешёвых женских романов, написанных в горячечном бреду авторками в глубокой менопаузе.

Но всё равно где-то в глубине души меня колет крошечная иголочка обиженного самолюбия. Которое я всю жизнь засовывала куда подальше. Засовывала, когда мои одногруппники – сплошь золотая молодежь, прямо как эта сучка на соседнем кресле, шли тусоваться в какой-нибудь элитный закрытый клуб, где я не смогла бы себе позволить купить даже и одного коктейля. Засовывала, когда проходя мимо витрин роскошных бутиков мельком выхватывала взглядом шестизначный ценник на понравившуюся вещь. Засовывала, когда на работе меня обходили повышением, наваливая на меня всё новые и новые скучные проекты, оставляя презентации и лавры для себя и руководства.

И засовываю сейчас, старательно делая вид, что я не слышу, как меня бестактно обсуждают в третьем лице. Хотя я должна быть счастлива, как удачно всё сложилось. Пока.

– Закуски? – снова прерывает мои беспорядочные мысли мелодичный волшебный голос, и я вижу, как передо мной возникает буквально золотой поднос с крошечными канапе. – Фуа-гра с чёрной икрой и трюфелями к вашему шампанскому, – и с ловкостью заправского официанта стюардесса доливает в мой фужер ещё искрящихся солнцем искр.

– Спасибо, – мямлю я, пока девушка ставит на мой столик фарфоровую тарелку, усыпанную изысканным угощением.

– Меню сегодняшнего ужина, – кладёт она передо мной кусочек дизайнерской бумаги с перечнем блюд.

Интересно, у них где-то здесь же, рядом с кабиной пилота, припрятан принтер и шеф-повар, который готовит самые изысканные блюда под вкусы своего хозяина?

Я отпиваю крошечный глоток, пытаюсь прочувствовать его вкус на языке, на нёбе. Я понимаю, что мне вряд ли выпадет ещё один шанс насладиться таким шампанским на высоте десяти тысяч метров, и пытаюсь запомнить малейшие ощущения. Я беру крошечную корзиночку с самой ароматной лесной земляникой, пропитанной всей сладостью июля, и мои вкусовые сосочки взрываются самой настоящей радугой радости.

Я прикрываю глаза, пытаясь запомнить этот момент на всю жизнь. И загадать желание. Я ведь первый раз пробую эти блюда. Вся моя прежняя жизнь с засиженной мухами клеёнкой на кухне, прокисшим сивушным запахом и заплесневелой плиткой в ванной вдруг отодвигается на расстояние миллиарда световых лет от меня. И я смотрю на нежно розовеющие, как крылья херувимов, облака подо мной в закатном солнце: внизу, на земле, ещё юная ночь, а здесь, в небе – только мягкие коралловые сумерки, и я вдруг понимаю, как это всё прекрасно. И я не хочу пропустить ни малюсенького кусочка этой жизни.

Вставляю наушники и включаю Энрике Иглесиаса. Мой плейлист пестрит самыми попсовыми и лёгкими исполнителями: мне кажется, это моя личная компенсация за всю мою тяжёлую и довольно унылую жизнь. И пока на борту из динамиков ненавязчиво играет какая-то мягкая джазовая композиция, у меня в ушах рыдает о своей неразделённой любви сладкий красавчик Энрике. По крайне мере я не слышу, о чём там щебечет эта парочка. Я вижу, как Маша постоянно поправляет свой золотистый локон, заводит его за аккуратное мышиное ушко с блестящей в мочке золотой капелькой, как по-настоящему алеют её ненастоящие наливные щёчки, и до меня доходит, как она хочет понравиться Малаку. Чёрт возьми, да она в лепёшку перед ним расшибается! И я даже со своего кресла отчётливо могу разглядеть, что она не играет на это раз. По правде говоря, актриса она – полный отстой, что уж там и говорить.