Вопреки всем разговорам о том, что в нашей стране все решают только деньги и связи, я убежден, что образование – это высшая ценность, которая работает как «социальный лифт». Человека из барака он доставляет в лучшие гостиные мира. Но даже это не главное. Образование – это ключ к прогрессу и стремлению к совершенству. Оно закладывает в человека потребность к постоянному приобретению знаний, усилению своей компетенции.

Работая сутками, я очень быстро перерос многих своих однокашников. Мои еще неумелые работы стали попадать на выставки. Но, к сожалению, не все преподаватели были готовы это принять, порадоваться за иногороднего паренька, который действительно, ко всеобщему удивлению, оказался талантлив. Я со своей стороны, казалось бы, должен был плюнуть на малодушных завистников и продолжать учиться у тех немногих, кто были от души рады моим первым удачным шагам в профессии и искренне хотели делиться секретами своего мастерства. Но… не хватило терпения и мудрости. Более того, как только я понял, что у меня начало получаться, я начал мечтать о какой-то другой жизни. Через неделю, месяц я уже едва ли мог усидеть на своем стуле простого студента. Хотел вырваться и развиваться дальше самостоятельно – черпать из природы и от людей. Я мечтал о том, чтобы быть оцененным профессионально и засиять. Наконец, я грезил о жизни настоящего художника: когда творчество – не работа, а сама жизнь. Из лекций по истории живописи я, например, знал, что начиная с конца XIX века в Париж стекались молодые деятели искусства, которые и жили, как мне тогда представлялось, жизнью настоящих художников: постоянно пребывали в искусстве, друг от друга «опылялись» профессиональными знаниями и творили, как умели, как чувствовали, как понимали. Никто никого не учил. И именно в естественности творческого взаимоопыления рождались гениальные произведения, сегодня славящие человечество, составляющие наш культурный фонд и, конечно, стоящие миллионы долларов. И я хотел жить так же! Как парижские художники, треть которых к 1890 году обитали на Монпарнасе и были завсегдатаями кафе «Дом», «Ротонда» и «Куполь». Как обитатели расположившегося в тупике Данциг комплекса из 140 ателье-студий, получивших из-за своего необычного вида название «Улей». Сегодня я очень благодарен городу, в котором начался мой профессиональный путь художника, – Ростову-на-Дону. Но все-таки Ростов немножко не Париж…

Пока я мирился со своей реальностью, но не переставал мечтать, в ростовском училище начались подножки от завистников. С каждой из них моя и без того неусидчивая, раскаленная от амбиций молодая кровь била в виски и кричала: «Уезжай! Двигайся дальше!» Мне оставалось учиться еще три года, и я настроился дотерпеть, дожать… Но наступил день, когда я бесповоротно понял: «Все! Больше незачем. С меня довольно, и от меня уже не убудет». С одной стороны, во время занятия по рисунку один из солидных профессоров в пух и прах разнес мою картину. Хотя к тому моменту я уже сам мог взвешенно, адекватно определить, что работа хороша, а наставник по каким-то своим причинам не хочет этого признавать. Вообразите: профессор на моем же ватмане поверх моей работы краской черного цвета решил наглядно и, как он выразился, «для всех поучительно» продемонстрировать, как по-настоящему надо. И все необратимо испортил. Нельзя было в моем рисунке следовать академическим канонам – в картине потерялось равновесие, и она стала уродством. С другой стороны, на личном фронте моей ростовской жизни пылали пожары: моя девушка из ревности мне изменила; другая, с которой я начал встречаться, но быстро в ней разочаровался, повесилась на заборе – еле откачали; третья, которую я вообще в жизни видел лишь однажды, шантажировала меня, что, мол, расскажет о нашей с ней близости первой из всей троицы – моей официальной девушке. О какой близости? – удивлялся я, потому что четко помнил, что ни с кем, кроме своей девушки, не спал. В итоге, не завершив учебного года, я сгоряча плюнул на все и добровольно, раньше срока, ушел в армию. Так я оказался в списках призывников, направленных в Эстонскую ССР, в ракетные войска.