Алексей, постепенно, привыкал к этому кошмару. Физическая боль притуплялась, превращаясь в привычный фон. Его руки, еще недавно нежные и интеллигентные, покрывались мозолями и трещинами. Кровь проступала сквозь незаживающие язвы, но он продолжал работать, стиснув зубы.

Он научился выживать в этих нечеловеческих условиях. Он узнал, как экономить каждый глоток воды, как укрываться от ветра, как работать с мерзлой землёй, чтобы работа продвигалась быстрее.

Он увидел настоящую природу человека – его слабость, его эгоизм, его способность к предательству. Но он увидел и другое – его силу, его мужество, его способность к состраданию, к взаимопомощи.

Он понял, что надежда умирает последней. Он цеплялся за нее, как утопающий за соломинку. Он мечтал о возвращении домой, к Нине и Ирочке.

Трудности и невзгоды, обрушившиеся на Алексея, словно ледяной шторм, не смогли сломить его стержень. Они обтесали его, как бурный поток шлифует камень, убрали лишнее, обнажив его истинную силу. Они сделали его сильнее, мужественнее, выносливее, научили ценить каждое мгновение жизни. Они закалили его характер, превратив его из интеллигентного молодого человека, привыкшего к комфорту и уюту, в настоящего борца за выживание, готового на все ради спасения.

Чтобы хоть как-то согреться в этом ледяном аду, заключенные, словно перепуганные животные, старались прижаться друг к другу, делясь своим скудным теплом. Барак, продуваемый всеми ветрами, больше напоминал склеп, чем жилище. Стены трещали от мороза, а щели пропускали колючий снег, покрывающий пол тонким слоем ледяной корки.

Они набивались в этот продуваемый барак, словно сельди в бочке, пытаясь хоть немного уменьшить пространство, отапливаемое их дыханием. Дышать было тяжело, воздух был спертым и влажным, но это было лучше, чем замерзать в одиночестве.

Днем они работали на морозе, под пронизывающим ветром, выполняли непосильную работу, заставляющую кровь стынуть в жилах. Они рубили лес, копали землю, таскали тяжелые грузы, не зная отдыха и пощады.

А ночью, вернувшись в барак, они пытались согреться под тонким, драным одеялом, вдыхая ледяной воздух, обжигающий легкие. Они мечтали о теплом доме, о горячей печи, о мягкой постели. Но эти мечты казались такими далекими и несбыточными.

– Эх, хоть бы глоток горячего чая… – вздыхал старый рабочий, Ефим, пытаясь укутаться в свое тряпье.

– Чай нам только во сне приснится, дед, – отвечал молодой парень, Василий, с отмороженными пальцами. – Здесь только вода ледяная и баланду теплая дают.

– А помните, ребята, как дома, в деревне, – начинал вспоминать кто-нибудь, – мать пирогов напечет, а самовар кипит…

– Хватит! – обрывал его другой. – Только душу травите. Лучше спать. Может, во сне хоть согреемся.

Но спать было невозможно. От холода сводило зубы, тело дрожало, а в голове крутились мрачные мысли. Многие засыпали и уже не просыпались, замерзая насмерть во сне.

Алексей, лежа на нарах, прислушивался к стонам и вздохам своих товарищей по несчастью. Он чувствовал их боль, их страх, их отчаяние. Он знал, что многие из них не выдержат этой пытки. Но он верил, что сам сможет выжить. Он должен выжить, чтобы рассказать миру о тех ужасах, которые здесь происходят. Он должен выжить, чтобы вернуться к Нине и Ирочке. Эта мысль давала ему силы бороться, не сдаваться, не умирать.

Еда здесь была не подспорьем для жизни, а скорее медленным, мучительным способом умереть. Ее называли “баландой” – жидкая, мутная похлебка, сваренная из того, что нормальный человек даже не рискнул бы скормить свиньям. Полусгнившие зерновые культуры, залежавшиеся на каких-то заброшенных складах, мёрзлая, почерневшая картошка, от которой исходил тошнотворный запах, и гнилая, вонючая рыба – вот из чего состоял их “рацион”.