– Дядя Валя! – приглушённо, в последний момент вскрикнула она.

Валентин Васильевич, картинно рвавшийся в открытое море, развернулся и кинулся к ней…

Она полностью вынырнула из небытия в тот момент, когда он выносил её на руках из воды. Но, мгновенно поддавшись инстинкту женской хитрости, она ничем не выдала себя и не открыла глаз, не пошевелилась. Валентин Васильевич положил её на островок песка среди валунов и, шумно дыша, склонился над её лицом.

– Юля!.. Юлия!.. Ты слышишь меня?

Юля слышала, но ничего не могла с собой поделать – уста не размыкались. Валентин Васильевич засуетился, даже заохал, забормотал что-то и начал делать ей искусственное дыхание. Он навис над её телом и принялся вертеть руки, похлопывать по щекам. Юля в глубине души понимала, как это всё смешно, но вместе с тем от его прикосновений, его близости внутри неё зрело какое-то жгучее ощущение, и она испугалась, что сейчас, в сей момент зарыдает ни с того ни с сего.

Валентин Васильевич положил свою ладонь на середину её груди, в тесную ложбинку и начал ритмично давить и отпускать, давить и отпускать… Юля, испугавшись, что он сейчас для удобства снимет с неё купальник, уже собралась «очнуться», как вдруг спасатель пробормотал: «Надо изо рта в рот…» – и, набрав с шипением воздуху, приник к её губам. Юля вздрогнула и невольно, от неожиданности обхватила его за шею руками. Глаза её распахнулись и погрузились в глаза Валентина Васильевича. И так, соединённые губами и взглядами, они существовали в пространстве и времени несколько бесконечных секунд. В них пульсировал общий ток.

Потом Валентин Васильевич выпрямился и, стоя на коленях, растерянно и жадно глядя на Юлю, ни к селу ни к городу выдохнул:

– Вот так, да?

Юля закрыла лицо руками…

На следующий день они вдвоём поехали в Форос за продуктами – Анна Андреевна с Ленкой отказались. До последнего времени, общаясь друг с другом, Фирсов и Юлия поддерживали какой-то шутливый, подкалывающий тон. Но в этот раз они говорили жарко, всерьёз, с увлечением. Валентин Васильевич против обыкновения порой забывал смотреть на дорогу, не отрывал взгляда от Юлиного разгорячённого лица. Говорили они чёрт-те о чём – о перестройке, «Новом мире», повороте северных рек, «Комсомольском вымпеле», «Маленькой Вере», сталинских репрессиях… И этот взволнованный разговор обо всём и ни о чём всё более и более сближал их, соединял в единое целое, приближал решительную минуту.

На обратном пути они остановились перед спуском к своему лагерю якобы для того, чтобы дать передохнуть мотору, и распахнули настежь дверцы. Ещё пекло и парило. Даже солнце, казалось, жмурилось от собственного жара и изредка утирало пот со лба проплывающим мимо облачком.

Валентин Васильевич расстегнул ещё одну пуговку на рубашке, откинулся на спинку сиденья и положил свою горячую напряжённую руку на её влажное открытое плечо.

– Юля, можно задать тебе дикий вопрос?

– Можно… – не глядя на него, быстро, с придыханием ответила она.

– Скажи – только без обиды! – почему у тебя до сих пор парня нет?

– Кто вам сказал, что нет?

– Ну, Юль, я ж серьёзно…

– Не нравлюсь, наверное, вот и нет.

– Ты? Не нравишься?.. Хватит тебе! Как ты можешь не нравиться с такой внешностью?

– Да какая там у меня внешность…

– Вот так, да? Хватит тебе кокетничать, сама же знаешь, что ты красивая.

– Я – красивая?

– Конечно! Да ты не только красивая, ты какая-то вообще такая… этакая…

– Что, хотите сказать, и вам нравлюсь?

– Нравишься! Конечно, нравишься! Да ещё как!

– Тогда поцелуйте меня… – повернулась она и, смущённая, посмотрела на него в упор.