– Я постарался удостовериться, – ответил сэр Люсьен, – по настоятельному желанию миссис Ирвин, что этот загадочный человек все еще на приеме и примет ее.

Под маской беззаботности, которую он надел, можно было обнаружить волнение, подавляемое с трудом; и если бы Грей был более уравновешен и не был одержим мыслью, что сэр Люсьен намеренно вторгся в его планы на вечер, он не смог бы не заметить, что миссис Монте Ирвин лихорадочно занята делами, не имеющими отношения к ужину и театру. Но его личные подозрения становились все острее.

– Тогда, если ужин не отменяется, – сказал он, – могу я пойти и подождать вас?

– У Казмаха? – спросила миссис Ирвин. – Конечно. Она повернулась к сэру Люсьену. Вас подождать? Это не очень удобно, поскольку я ужинаю с Квентином.

– Если я не помешаю, – ответил баронет, – я провожу вас до пещеры оракула, а затем пожелаю вам спокойной ночи.

Троица направилась по старой Бонд-стрит. Квентин Грей считал историю с Казмахом очень плохой ложью, придуманной на скорую руку. Если бы он был менее увлечен, его природное чувство достоинства должно было бы подсказать ему предложение освободить миссис Ирвин от обещания. Но ревность стимулирует худшие инстинкты и разрушает лучшие. Он был намерен привязаться к ней так же крепко, как Морской старик к Синдбаду, чтобы разоблачить ложь. Ощутимое смущение и нервозность миссис Ирвин он объяснил тем, что она догадалась о его замысле.

Из-за группы продавщиц и других людей, ожидающих автобусы, трое не могли идти в ногу, и Грей, отстав, наступил на ногу маленькому человечку, шедшему чуть позади них.

– Простите, сэр, – сказал тот, подавив возглас боли, – ведь виноват был сам Грей.

Грей пробормотал неблагодарное признание, стремясь вновь оказаться рядом с миссис Ирвин, так как она, казалось, быстро и взволнованно говорила с сэром Люсьеном.

Он вернулся на свое место, когда они свернули в освещенный дверной проем. На стене висела бронзовая табличка с надписью:

КАЗМАХ

Второй этаж

Грей вполне ожидал, что миссис Ирвин предложит ему вернуться позже. Но она, не говоря ни слова, стала подниматься по лестнице. Грей последовал за ней, сэр Люсьен посторонился, чтобы дать ему преимущество. На втором этаже находилась дверь, расписанная на восточный манер. На ней не было ни звонка, ни молотка, но стоило ступить на порог, как дверь бесшумно распахнулась, словно немо приглашая гостя войти в открывшуюся квадратную квартиру. Квартира была богато обставлена на арабский манер и освещалась изящной медной лампой, свисавшей на цепях с расписного потолка. Замысловатые перфорации лампы были вставлены в цветное стекло, и в результате получился приглушенный и теплый свет. Из тени ниш выплывали странные восточные сосуды, длинногорлые кувшины, кувшины с хлипкими носиками и приземистые чаши с гравированными и фигурными крышками. От двери в один из углов комнаты тянулся низкий диван с пестрыми матрасами, который заканчивался возле своеобразного шкафа. За ним находился длинный низкий прилавок, заваленный статуэтками нильских богов, амулетами, бусами из мумии и маленькими пробковыми фляжками из синей эмали. Рядом стояли два стеклянных ящика, наполненные другими странными на вид предметами старины. Чувствовался слабый аромат духов.

Сэр Люсьен вошел последним, дверь за ним закрылась, и из шкафа справа от дивана вышел молодой египтянин. На нем был привычный белый халат, красный кушак и красные туфли, а на голове – тар буш, маленькая алая шапочка, которую обычно называют феской. Он подошел к двери слева от прилавка и бесшумно распахнул ее. Поклонившись, он произнес с мягкой интонацией уроженца Верхнего Египта: Шейх эль-Казах ожидает.