Одноклассники Даши поют песню. Я раскраснелась, хотя почти никто из родителей не знает, конечно, что стихи для неё сочинила я. Взрослые дети пели чистыми звонкими голосами.

«Кто-то из вас – ну вдруг? – классным политиком станет,

И наконец, помирит все враждующие страны,

Кто-то будет переломы сращивать, вправлять вывихи,

Кто-то – просто мамой десяти детей счастливых.

Кто-то новые земли на карте откроет,

Кто-то долетит до Марса, став, как Юрий Гагарин, героем.

Давно ли мы заплетали косички, поправляли галстуки,

Чтоб на все сто выглядели наши первоклассники?

Давно ли радовались первому слову – «мама»?

И вот – прощальный звонок… Финишная прямая.

Прощай, школа! За кормой остался огромный остров.

А обойти все рифы впереди – увы – не так уж просто

Ведь вы еще не Врунгели, хотя уже не Ломы.

Но в шторм или в штиль – вас всегда будут ждать дома!

Теперь вы – взрослые, навалятся «серьезные» проблемы:

Сломалась бритва, а пол-лица еще покрыто пеной,

И это, как назло, за пять минут до важной встречи,

Или – крутяк! – пломбир упал на ноутбук – еще не легче!

Но знай, даже если в кармане осталась последняя сотка,

А мобильник упал под трамвай и «попухли» контакты и фотки –

Не секрет, как исправить это огромное горе –

Падай в объятия мамы (или папы) – теплые, как южное море».

Получилось очень неплохо, дети пели с чувством, родители искренне аплодировали. Рома тоже хлопал, повернувшись в мою сторону и глядя на меня влюблёнными глазами.

– Полный триумф, да? – шепнул он мне на ухо. – Поздравляю.

Я была счастлива, моё творчество в кои-то веки оценили по достоинству. Но счастье, как водится, не длится долго. Именно в этот момент, когда ребята спускались со сцены в зал, а Пашка только взял микрофон, чтобы объявить начало конкурсов, в зал вошли двое полицейских. Они что-то спрашивали у присутствующих, некоторые пожимали плечами, но кто-то из родителей показал на меня.

– Вот она стоит, в синем платье.

Я обернулась.

– Грушина Ольга Владимировна? – молодой полицейский взял меня за локоть.

– Да. А что такое? – я дернула рукой, пытаясь освободиться от его хватки.

– Вы задержаны по подозрению в краже реликвии фабрики – коричневого алмаза в сорок карат.

После поездки по городу на автозаке, в котором я тихо плакала и пыталась понять, как могла навлечь на себя подобные подозрения, после трехчасового допроса, на котором я пыталась узнать, какие доказательства имеются против меня, и убедить следователя, что невиновна, вызвав этими попытками только саркастическую улыбку, я оказалась в небольшой камере. Когда за мной с лязгом закрылась дверь, меня передернуло, только вместе с этим звуком я поняла, что оказалась совсем в другом мире: незнакомом, страшном, черно-белом. Но раскисать было нельзя. Я читала, что в местах заключения ноющих страдалиц не любят. Спокойно поздоровалась с двумя сокамерницами, прошла к свободной кровати.

Постелила на железную сетку выданный мне матрас советских времен, сверху накинула клетчатое тонкое одеяло. Надо думать о хорошем, чтоб не разнюниться, не пустить слезу, не показать свою слабость. С удовольствием вспомнила, как кинулся к полицейским Роман, когда меня задержали.

– Подождите, подождите, это невозможно, Оля – наш кристально честный сотрудник, – Рома преградил путь полиции.

– Следователь разберется, – выдал штамп молоденький полицейский, и рукой отодвинул Романа с дороги.

– Но… я только что шел мимо музея, алмаз был на месте, – Рома обогнал полицейского.

– Это – подделка, – огорошил старшего менеджера второй полицейский.

– Подделка, точно, – закивал запыхавшийся директор завода, вбежавший в зал, – наш постоянный эксперт только что подтвердил, причем, довольно грубая.