–Станица сгорела за неделю до ограбления казны, и как раз вахмистр ездил в Ростов. Я еще подумал, почему его одного послали; вернулся он через три дня, а до Ростова только в одну сторону три дня ехать. Значит, можно предположить, что он ездил хутор поджигать, чтобы атаману сделать засаду.

Есаул рассуждал сам с собой:

– Все к одному подходит: вахмистр – доносчик, вот гад.

–Убить его, гада, и дело с концом! – сказал Богдан.

Есаул задумался, достал папиросу, закурил.

–Убить – дело нехитрое, да и заслужил он смерти, это точно. Но с другой стороны, он же царю присягал, и служит верой и правдой царю-батюшке и отечеству. И в этом его попрекнуть нельзя. И в бою он зверь, не один год воюем. В 1845 году нас с сотни осталось двенадцать человек.

–Это что за бой был, расскажи?

– Воронцов нами командовал. С боя взяли мы аул Дарго, резиденцию Шамиля, надеялись, что горцы отойдут дальше в горы, но не тут-то было. Они окружили нас, много часов мы отбивали атаки одну за другой, но горцев было намного больше, чем нас. Вскоре у нас кончились патроны. Из аула вела одна дорога, и была она надежно перекрыта. Нам пришлось прокладывать себе путь саблями и кинжалами. В первую шеренгу встали казаки покрепче: Широков, Данько, Остап, и пошли в прорыв. После боя была жуткая картина. На Остапа смотреть было невозможно: весь в крови, на коне, на нем самом были куски человеческих мозгов и куски скальпов. В первой шеренге шел и Шунько. Шрам у него на щеке от этого боя. У Широкова в бою сломалась сабля, он взял ось от телеги и бил врага нещадно. Много погибло в том бою казаков. Обоз, артиллерию пришлось оставить. Но самое страшное было смотреть в глаза раненым, которых пришлось оставить. Их глаза мне до сих пор снятся. Вот так было, а вы говорите – убить его. Он – храбрый казак, и в предстоящей войне он нам еще пригодится. Ну, а что касается того, что он доносит, вы сами лишнего не болтайте. А атамана поймать – у него ума не хватит, он по натуре тупой, своей головы у него нет, но свято выполняет порученные приказы. Честно говоря, я сомневаюсь, что его поставят есаулом вместо меня. Не потянет он на этой должности – нерешительный, да и казаки за ним не пойдут. Чтобы казаков поднять в бой, надо, чтобы они в него поверили. И кроме него – никому.

Есаул встал, поправил шапку, отстегнул саблю, поцеловал и протянул мне:

–Вот, земляк, это тебе подарок от меня. Храни ее. Это настоящая дамасская сталь, таких мало, эту никогда не сломаешь.

Я взял ее в руки, тоже поцеловал. На ножнах было очень красиво написано: «За доблесть и отвагу. М. С. Воронцов.»

–Она же дарственная, как ты можешь ее дарить?!

–Тебе она больше пригодится, а мне завтра домой,– задумчиво сказал Андрей, как будто домой ему совсем не хотелось ехать.

–Тебе что, домой неохота?– спросил Богдан.

–Конечно, охота, только я здесь привык. Двадцать пять лет – это большой срок, теперь мне опять надо учиться крестьянствовать. А что я умею – только людей убивать. И передо мной сейчас неизвестность.

Есаул опять полез за папиросами. Он достал дрожащими руками папиросу, прикурил. Я смотрел на него, и мне его стало жаль. Мне стало жаль человека, который свои лучшие годы посвятил защите Отечества, двадцать пять лет его удерживали насильно в солдатах, а теперь, когда дали свободу, он не знает, что с ней делать. Ему надо начинать учиться жить заново, а как живут мирные люди, он давно уже забыл. Пауза затянулась, и я не мог ее выносить. Я хотел как-нибудь пошутить, но ничего не шло на ум. Мы сидели и молчали. Я полез в карман, достал мешок с золотом, которое дал атаман.