– Пожеламши всем добраго здоровья! – торжественно сказал он. Выпил и крякнул. И было у него на лице выражение человека, твердо знающего себе цену и не забывающего о том, что угощение купил именно он, а не кто другой.

С торжественной медлительностью он наполнил стаканчик опять и поднес не хозяину, как полагалось бы по этикету, а писарю, потому что человек он был несравненно более нужный, чем Памфилыч. Потом уже налил хозяину и Копылову. Остальных собеседников ему вовсе не хотелось угощать – совсем не нужный ему народ. Но уже из старины принято было: не обноси никого, а то врага наживешь. Помедлил с минуту и, скрепя сердце, налил неполный стаканчик. Предложил сперва Рябоконеву. Потом Фокину. Оба отказались, и это было настолько приятно Савелию, что когда и Грач, любивший выпить, последовал все-таки их примеру, он сказал убеждающим голосом:

– Дают – так бери, а бьют – так беги! Чего ломаться-то?

Но Грач не взял.

Терпугу, как человеку еще слишком молодому, Савелий вместо водки предложил нравоучение:

– А ты, Никишка, сперва ветер в пригоршни собери… Соберешь – ну, тогда можешь и за богачей браться… Так-то!.. – Ведь куда несется-то! – покрутил он своей клинообразной бородой и рассмеялся. – Куда лезет!.. Туда же, куда и прочие!.. В Сибирь ты, парень, глядишь, боле ничего!

Или туда, за маленькие окошки, в энту емназию с железными решетками. Тоже храпит, как и порядочный…

Терпуг, задетый этим пренебрежительно-насмешливым тоном, весь вспыхнул. Было обидно до боли, а сдачи дать – не знал как. Обругать Губана и немедленно полезть на ссору удерживала еще не исчезнувшая привычка юной стеснительности и почтения к седине. Смолчал.

– Ты его не пужай, – добродушно-насмешливым голосом сказал Копылов. – Он – парень ничего.

– А тебе что же не показалось? – стараясь быть спокойным, спросил Терпуг. – Ай за свою требуху опасаешься? Погоди, равнение произведут и тебе!

– Хороший из тебя арестант выйдет со временем, – ответил Губан, – С людьми, брат, жить, должен сам человеком быть. А по своему произволу и убеждению хочешь жить, иди на Сахалин: там со львами да с тиграми поживешь!..

– Поживем пока и тут!

– Богом установленный порядок кто ломать начнет, не быть тому на-воскресе… помни! Всегда так было, есть и будет! – твердо сказал Савелий.

– Это двадцать-то тысяч на девку… Богом установлено?… Терпуг не выдержал и выразился очень крепко. Все засмеялись. Памфилыч даже затылок поскреб, а Савелий изумленно хлопнул себя по бедрам.

– Молодой ты вьюнош, Никишка, и такие неподобные слова! Помни: горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!..

– Сейчас за Писание! Вот не люблю за что этих фарисеев! – сказал Рябоконев.

– Позвольте, господа! – чувствуя завязывающуюся словесную схватку и радуясь ей, закричал писарь. – Не сдвигайте беседы с ее постановки… Позвольте! Если Писание, Писание!.. У Иоанна Златоуста сказано…

– Он испровергает лерегию! – с негодованием воскликнул Губан.

– А ты утверждаешь? – крикнул Рябоконев.

– Да позвольте же мне сказать, господа! У Иоанна Златоуста сказано: аще убо не были бы богатии, не беша бы и нищеты… И далее…

– Это сюда не касательно!

– Позвольте! Почему же не касательно?…

– Ивана Златоуста вы к себе не равняйте, социалы проклятые! Он лерегию не испровергал!..

– Надобности нет… Зато о богатстве и бедности говорил одно с нами. Религию и мы признаем… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…

– Куда вы лезете, скажите на милость? куда вы несетесь?…

– Да ты слушай сюда!..

– …И не такие были, да в преисподнюю извергалась гордыня их. Помни и денно и нощно, не забывай: под тобой подстилается червь, и червь – покров твой…