Уралмаш. Вышел – снова через будочку-переход. Достал телефон: по навигатору, мне нужно на другую сторону дороги. Вон пешеходник. Светофор. Ждём, идём. И ещё трое идут со мной. И ещё несколько – навстречу. Никого не знаю. Никогошеньки! Даже теоретически не могу знать. Кайф! Избавление, освобождение. И зелено кругом. И тепло. И хочется улыбаться. Я уже не вертел головой по сторонам – поворачивался всем телом. Грязно, но дома. Люди незнакомые, но знакомых типажей. Вот – кто-то по делам. Вот – бестолковая молодёжь, из портативной колонки какой-то гнусавый вой. А вон и братья по оружию того парняги из богадельни, что унёс рюкзак, – местная богема. Ведёт образ жизни, позволяющий не слишком работать, но не забывать предаваться увеселениям в виде распития. Иногда и разбития – лиц, к примеру. Следы последнего – как минимум у двоих. Всего же на каменном основании кованного заборчика – пятеро. И дамы с ними. В красивых халатах, в красивых комнатных тапках. Личики кругленькие, животики тоже кругленькие, а вот ножки тоненькие. Близится время вина и любви. Это кружит им голову, но они не показывают виду. Все провожают взглядом меня. Я им не слишком интересен: шансы получить от меня подать равны нулю, а больше им ничего и не надо. Никакой классовой ненависти, только бизнес. То ли дело, тамбовские алкаши. Мы там были с папой на рок-фестивале: почему бы не показать отцу с полувековым стажем преподавателя фортепиано, какой ещё бывает музыка. Мы шли к остановке – нужно было ехать на фестиваль. Папа – пониже, я – повыше, оба в джинсах, оба в кроссовках, в футболках, кепках и очках. Оба – с рюкзаками. Алкаши тогда нас на несколько минут невзлюбили: «Турисссты», – сплюнули они нам вслед. Ну, а мы что? Мы – да, туристы. А на фестивале я, оставив отца на раскладном рыбацком креслице поодаль от сцены, нырнул в самую гущу – срывать голос и забивать ноги прыжками под «F.P.G»… И ещё кое-что делать. Хорошо, что меня не видят знакомые на концертах. Когда я ору вместе с музыкантами, что «набрался неслыханной нагласти…», из меня начинают рваться рыдания. Они не выходят наружу, остаются где-то внутри горла. Однако рожа у меня в такие моменты, полагаю… А потом вернулся к папе, довольный. «Как ты?» – спрашиваю, перекрикивая грохот гитар. Показывает большой палец и снова обхватывает колено руками, смотрит на сцену. Обращаю внимание – по танц-полу бегает крупная девица в бандане и футболке с какой-то группой – наверное, «Король и Шут», тут таких много. Бегает и от избытка чувств даёт всем «пятюню». Запомнился внушительный бюст, который подпрыгивал во время бега. Подлетает к папе, чуть наклоняется и замахивается. Папа смотрит на неё. Она ждёт. «Подставь ей ладонь!» – ору. Он выставляет руку, она радостно хлопает и мчится дальше.

В общем, екатеринбургские алкаши мне показались не такими, как тамбовские. Сорт, что ли, другой? Общество, где все равны. Тебя уважают, даже если ты сегодня в одних трениках, а пиджак потерял ещё вчера и найти не получилось. Все объединены одной целью. Причём цель эта, скорее духовная, чем материальная. И если у тебя «есть чё», то ты сегодня король, пуп, ты на коне. И да, дамы тоже все твои.

Впрочем, будет потешаться. Нам во двор.

Ого! Высоченная жилая свечка. Наверное, одна из первых в Екатеринбурге. Двор огорожен. Калитка на магнитном замке. Кнопка на коробочке с надписью «охрана». С той стороны – собака. Овчарка. Одна. Поворачивает голову на мои шаги, блестит глазами – слепая. И, судя по всему, старая. Страшно? Немножко. Опасаюсь незнакомых собак. Жму кнопку. Из динамика сверчок, магнит отпускает калитку, толкаю. Собака сторонится. Видимо, ей хватает одного только слуха, чтобы сложить в голове картину происходящего рядом. Подъездов всего два. Так что нужный нашёл легко. Код, на себя, внутри – кадки с цветами и почему-то пахнет куриной лапшой. Консьержка показывает строгое лицо в окошке своего поста. Потом руку с перстом указующим. Перст указывает направление к лифтам. Надо же. Ни одного вопроса. На лбу, что ли, написано?