– Товарищ командир, разрешите обратиться, – поднял руку Сашка. – А если подойдёт к нам после нашего выступления кто-нибудь из иностранных товарищей, чтобы познакомиться? Чтоже, нам от них шарахаться как от прокажённых?

– Не «шарахаться», а привлечь всех остальных членов вашей группы к этому разговору и говорить только о преимуществах советского строя, о фестивале и о самодеятельности.

– А о погоде можно? – ехидно поинтересовался Сашка.

– Можно, рядовой Сергеев, – зачем дурацкие вопросы задавать?

– Почему «дурацкие»? Вы же не перечислили про погоду, вот я и спросил.

– Всё умничаешь? Скажи спасибо, что ты рядовому Уламову нужен, а то бы я тебя, языкатого, давно бы в часть отправил.

– Дело ясное, что дело тёмное, – проворчал Сашка, но чувствовалось, что для его вольной души эти запреты совершенно неприемлемы.

– Странный ты человек, – сказал ему как-то Гейдар, – что ты всё время задираешься? Отправят в часть, и всё.

– Понимаешь, непонятно мне, – с раздражением ответил Сашка, – зачем иностранцев назвали? Ведь основная идея фестиваля – дружба молодёжи, а дружить заставляют под присмотром и только на определённую тему. Я москвич, а за всю жизнь ни одного живого негра не видел, а тут всяких поехало, что же, только смотреть – и всё? Их-то, наверное, не предупредят, на какие темы можно с нами говорить. Начнут спрашивать: «Где живёшь?», «Что делаешь?» – а мы им что? Как у Чуковского: «„Му“ да „му“, а к чему, почему – не пойму!» Ну, скажут, и советская молодёжь! Сплошные бараны.

– Бараны не мычат, а блеют, – зачем-то поправил Гейдар. – Думаю, просто надо подальше от них держаться. К тому же что ты кипятишься? Ты что, языки знаешь?

– Представь себе, знаю, английский и немецкий. Предки заставляли учить, а вот практики нет, а что язык без практики?

Гейдар с уважением посмотрел на Сашку:

– Здорово, а вот я языков не знаю. У нас в школе то преподавателя не было, а потом прислали одного с испанским языком, но я решил, что он мне ни к чему, и ничего, кроме: «Но пасаран», не запомнил.

– Ну, кто не знает «но пасаран»? Вопили, вопили, что фашизм в Испании не пройдёт, а чем дело кончилось? До сих пор правит у них фашист Франко. Так что правильно ты этот язык не учил, ни к чему он. Всё равно поболтать не с кем.

– А испанец нам говорил, что на этом языке полмира разговаривает.

– Правильно, только нам-то, что до этого? Тут вон с камрадами из Восточной Германии хрен пообщаешься, – мрачно закончил Сашка, – а на английском вообще никто из коммунистических стран не говорит. Так что зря я его учил. Говорил предкам, разрешите мне лучше больше музыкой заниматься, а они упёрлись.

– Ты им сообщил, что в Москве будешь? – поинтересовался Гейдар.

– Зачем?

– Как «зачем»? Повидаться, что, неужели не соскучился?

– Да ну их. Придут на концерт и опять занудят: «Зачем институт бросил, чтобы на бубне стучать?» Я этого наслушался досыта, так что обойдусь. Да и не до них. Нельзя с иностранцами – мы с нашими общаться будем. Девчонки, надо полагать, со всего Союза приехали. Вот раздолье, – сказал он, повеселев.

Когда на фестивальных улицах Москвы их окружила разноликая и разноязыкая толпа, удержаться от общения с ними было тяжело не только разговорчивому Сашке, но и сдержанному Гейдару. От наводнения никогда ранее не виденных африканцев в просторных цветных одеждах, индусок в сари, латиноамериканцев в сомбреро и парней в клетчатых ковбойках и потёртых полотняных штанах кругом шла голова.

– Смотри, как иностранцы плохо одеты. Большинство в национальных костюмах. Остальные в простых рубахах и в этих потёртых штанах, – сказал как-то Гейдар другу. – Правильно говорят, что живётся им тяжело, не то что у нас.