Наутро листок оказывается всё там же – под подушкой. Это не страшно. Если папа приходит вечером, то, наверное, он уже приходил и всё прочитал. И скоро придёт.

Я прячу письмо поглубже в свои игрушки и иду будить Катьку.

Бланк телеграммы я найду через много лет во время переезда.

Тогда я уже выясню, кто папа. Догадаюсь, что моё письмо он не получил.

И буду рада тому, что изобрели WhatsApp.

Правда, в нём иногда всего и не напишешь.

А тогда, давно, на следующее утро мы обнаруживаем, что беременная ящерица из банки пропала. Это уже не первый раз. Мне кажется, дедушка их втихаря выпускает; но он, конечно, не признаётся.

Мы снова идём ловить ящериц, но за весь день Катьке попадается только одна (а мне – ни одной). Мы решаем выяснить, умеет ли Катькина добыча плавать, но после минуты в поилке для коз ящерица не хочет открывать глаза. «Давай искусственное дыхание сделаем», – с энтузиазмом предлагаю я. Каждый вечер я подслушиваю через стенку бабушкин сериал про скорую помощь и давно уже хочу применить знания на практике.

Я дышу, дышу в маленький ящеркин рот, который Катька держит открытым, но ничего не происходит.

«Наверное, заснула», – говорит Катька. – «Не будем мешать».

«Значит, так, – сегодня за завтраком бабушка очень разговорчива и это по умолчанию не сулит ничего хорошего, – будете липу собирать. Две полные корзины чтоб собрали, ясно? И даже не начинайте спорить».

Мы и не пытались. Спорить с бабушкой бесполезно. Загубленный день замаячил на горизонте. Вы знаете, каково это – собирать липу? Ещё и две полные корзины?

Стоишь на эстакаде. Это такие ржавые железные штуки, они стоят у нас перед домом. На них машину можно загонять для того, чтобы ремонтировать. Бабушка говорит, дедушка их у себя на заводе стащил. Я не представляю, как такие огромные железки можно было, во-первых, стащить незаметно, а во-вторых – привезти из Москвы за триста километров к нам в деревню; но подробностями взрослые делиться не хотят.

Стоишь на эстакаде. Лучше всего босиком. Если в сандалиях стоять, в них муравьи заползают и начинают кусаться, не выловишь их оттуда. Босиком на тёплом металле стоять приятно – если с утра успеть. После полудня эстакада нагревается и мы постоянно подпрыгиваем, остужая ноги.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце печёт, жарко. Сбоку соседские козы пристают, им нравится на эстакаду запрыгивать, когда там мы. «А ну пошла», – пищит Катька. «Пошла, пошла!», – подхватываю я. Козы слушаются только соседа дядю Володю, который их пасёт. К сожалению, он обычно либо курит, либо спит; наши проблемы с козами его не особо интересуют. Одна слишком любопытная коза подцепляет рогом подол Катькиного платья. «Дядьволодяяяя!», – кричит она. «Что? – из-за старой ветлы в отдалении появляется лохматая голова Дядьволоди. – А ну пошла!».

Козы слушаются, но этого хватит ненадолго; скоро всё повторится.

Стоишь на эстакаде. Сверху солнце. Сбоку козы. Вокруг комары – сколько мазью не мажься, всё равно искусают, чешись потом. И липа. Эта огромная бесконечная липа, и её крохотные цветки, которых даже не видно на широком тёмном дне корзины. А таких корзин нужно две.

Мы в деревне постоянно что-то собирали. Липу. Ромашку: это ещё хуже – её велено обстригать ножницами; от ножниц на пальцах мозоли. Календулу – ноготки. Лепестки роз. Шиповник. Зверобой. Чёрную смородину. Сливы. Яблоки. Созревание этих трав, ягод и плодов делило лето на куски, отмечало его серединку (ноготки) или близость скорого конца (яблоки).

Если бабушка за завтраком говорила «значит, так» – что-то опять созрело и нам предстоит приниматься за работу.