– Ого, – говорит она. – Беременная. Я только посмотрю.

Катька прижимается носом к стеклу. Там ящерица нервно встаёт на задние лапы, пытаясь выбраться из банки.

– Отдай, уронишь, – повторяю я зачем-то ещё раз, хотя банка уже стоит у меня на коленях.

– Какая красивая, – говорит Катька. – Смотри, пятнышки на спинке.

Я молчу.

– Слушай, можно я её домой возьму? Только до пятницы? В пятницу вечером мы опять приедем.

– Ещё чего. В город с ящерицей. Чем ты её кормить будешь?

– Мух наловлю, – говорит Катька.

– Ну уж нет, она моя.

– Ну пожалуйста! Я тебе … ну хочешь я тебе свой попрыгунчик дам поиграть?

Попрыгунчик – это мечта. Он большой, почти прозрачный, с блёстками. Он взлетает выше третьего этажа, если как следует стукнуть им об асфальт. Но я держусь.

– Что мне твой попрыгунчик в деревне, тут с ним играть негде.

– Ну пожалуйста! Я тебе… пластилин привезу. У меня новая коробка. Двенадцать цветов!

Пластилин – это интересно. В деревне можно лепить только из глины. Фигурки я обжигаю в печке, там они часто трескаются. Их нужно склеивать перед тем, как красить, а клей есть только у дедушки и даёт он его неохотно…

Я вдруг понимаю, что у меня в банке целый мир. Я могу сделать с ним всё, что захочу. Могу выменять на всё, что угодно. И, кажется, я понимаю, что мне нужно.

– Папу, – говорю я. – Я тебе ящерицу. Насовсем забирай. А ты мне – папу.

– Это как?

– Ну как. Вот у тебя есть папа. А у меня нет. Пусть твой папа будет как будто мой папа.

Катька молчит.

Кажется, сделка не удастся.

– Ну, хотя бы на выходные, – пытаюсь как-то спасти ситуацию я. – Например… по субботам. По воскресеньям это будет твой папа. А по субботам – мой.

Катька молчит.

Молчит.

Молчит.

Потом поднимает глаза и говорит неожиданно серьёзно, без тени обычной насмешки: «Так не получится. Папа у каждого свой должен быть. Мой папа тебе дядя».

Это правда. Катькин папа мне дядя, потому что он брат мамы. Это я знаю. Но, может, это ещё можно как-то поменять?

Ящерица забыта. Я вдруг задумалась о том, откуда люди берут пап.

– Кать, а ты как узнала, что это твой папа?, – спрашиваю я

– Ну как-как, – говорит она. – Он к нам вечером домой приходит и там спит. Ещё со мной играет иногда. И говорит «веди себя хорошо».

Я перебираю в голове всех знакомых, которые когда-то вечером бывали у нас дома. Кто из них оставался дома спать? Я не помню. Обычно я ложусь спать раньше, чем взрослые. Кто из них со мной играл? Кажется, никто. Иногда они приводят с собой своих детей и тогда мы играем вместе. Кто говорил «веди себя хорошо»? Да все так говорят. Особенно когда день рождения.

Вечером, когда Катька уже сопит за стенкой, я решаю написать письмо. Никогда не видела, как взрослые пишут письма, но точно знаю, что для этого нужна специальная бумажка. Взрослая такая.

Я выбираюсь из кровати и роюсь в дедушкином письменном столе. Вот какие-то бумажки, выглядят серьёзно. Я подношу один такой листок к окну – снаружи ещё светло – и разбираю маленькие напечатанные буквы: ТЕ ЛЕ ГРА…. Наверное, подойдёт.

Зелёным фломастером, не умещаясь в напечатанные строчки, я вывожу: ДА РА ГОЙ ПА ПА ЧКА. Больше места на бланке нет. Я переворачиваю его, но «ПА» и «ЧКА» просвечивают с другой стороны, так что больше ничего написать не получится.

Взять второй бланк я не решаюсь. Дедушка не любит, когда мы роемся в его столе.

Я забираюсь в кровать и складываю листок в четыре раза. Прячу его под подушку и закрываю глаза. Я не дописала до конца, но это не страшно, потому что он всё равно всё поймёт. Я ведь только хотела сказать: «Дорогой папочка, приходи, пожалуйста. Я буду вести себя хорошо».