— Да упаси господь, — с силой дергаюсь. — От такого счастья.

— Тамбовский волк ему супруга, — хрюкает заливающийся воробушек, чем бесит пуще прежнего.

С треском оказываюсь на свободе. Растираю зудящую от напряжения шею, поправляю кожанку. Открываю рот, чтобы отчитать Аню. Но по закону подлости глохну, когда взгляд сталкивается с омутами цвета мореного дуба.

Не женщина, а звуковая граната.

Дай бог ее маме здоровья.

13. Глава 13. Аня

Рука до сих пор горит от удара, а внутри растекается повидлом злорадство.

Гневные искорки во взгляде Лазарева приводят меня в дикий восторг. Уж с каким удовольствием я дала ему по заднице…

По совершенной, кстати, заднице. Мужчине запрещено иметь такой прокаченный орех.

Бесстыдство!

Ходят в своих пидотрениках из джинсовой ткани, притягивают взгляд невинных девушек, соблазняют на коварные и совершенно детские поступки. Но я больше жалею, что не оставила на заднице Лазарева отпечаток ботинка, а обошлась ладонью.

Такой бы классный натюрморт вышел.

Персики со следом от каблука. Ух!

— Анна Эдуардовна, молодой человек утверждает, что он отец Кирилла, — вмешивается в мои мысли охранник.

Я с трудом отрываю взгляд от бушующего океана в радужках Лазарева.

Нет, есть в нем что-то от купидончика. Такой же невинный с виду, любит раздеваться и тихонько гадить с неба.

— Ну…

— Аня, — шипит нахохлившийся Лазарев и сужает глаза, — скажи ему! Я с работы специально пораньше приехал ради этой встречи.

— А меня предупредить забыл?

— Ты не брала трубку!

— И? Почта есть. Настучать копытцами письмо вчера или позавчера не позволил новый маникюр или невестушка? Она вообще в курсе, что ты яйца разбрасываешь по всем городам России без ее ведома?

Меня несет. Минуту назад смеялась над Лазаревым, а сейчас неимоверно на него злюсь. Потому что очень красивый гад. А еще душу греет от мысли, что Кирилл ему важен. Сразу хочется все простить и приласкать.

Тьфу! Воистину бабская дурь лечится только двумя или тремя стабильными прыжками на грабли. И то не факт.

— Никто ничего не разбрасывает, — рыкает Лазарев в ответ и одергивает ворот кожаной куртки. — И вчера я не знал, что у меня освободится вечер. Работы в офисе до жопы. Просто сегодня повезло.

— Ну, ой. Папин золотой мальчик, оказывается, познает на бархатистой шкурке прелести жизни простых смертных? Жаль, очень жаль. Твоих коллег, разумеется.

Он болезненно морщится, словно выпад попал в мягкое и незащищенное место. Сцепляю зубы, чтобы не ляпнуть извинения. Не хочу показывать, что мне жаль его. Он не заслужил ни моего хорошего отношения, ни сочувствия, ни уважения.

«У нас с отцом все сложно, воробушек. Он лепил из меня идеал, но то ли техника подкачала, то ли материал изготовления бракованный».

В голове всплывает один из наших последних разговоров. Самый, наверное, откровенный из всех. Тогда Лазарев упомянул отца, когда я рассказала о своем родителе. Поведала, как мы с мамой оказались брошены гулящим козлом.

«Иногда лучше ненужный ребенок, чем такая любовь. Поверь, воробушек».

— Разрешение, Аня, — Лазарев вновь спокоен. — Мне нужна возможность забирать Кирилла из садика.

— Нет.

— Почему?

«Тебя и так слишком много в нашей жизни!» — ору про себя, а вслух отвечаю: — Ты неблагонадежен, Лазарев. Привычка исчезать внезапно и появляться по воле случая не лучший пример для Кирилла.

— Это не касается нашего сына, — возражает.

— Моего.

— Нашего.

— Нет, Лазарев! — рявкаю, и охранник в будке подпрыгивает. — Моего. Это мой сын. А ты просто прочерк в его свидетельстве о рождении и набор генов, который достался по наследству. Больше ничего.

Он зол, а я — в ярости и сосредоточена. Тяжело дышим. Смотрим друг на друга в упор, как дуэлянты на поле боя. Жду. Когда он достанет воображаемый револьвер, чтобы опередить его. Выстрелить первой, нанести смертельный удар.