Грудная клетка Марка поднималась и опускалась под моими руками, потом по его телу прошла волна, заставившая меня сбиться. Я испуганно вскинула глаза.

Он сидел расслабленно, но взгляд пылал, пожирая меня. Марк был похож на сидящего в засаде хищника: крупный, сильный, опасный зверь, до поры до времени предпочитающий не выдавать себя. Я не могла оторвать от него взгляда, и Марк медленно поднял правую руку. Словно превратившись в истукан, я молча наблюдала, как он неторопливо, лёгкими, почти неощутимыми касаниями дотрагивается до моего лица, потом плеча, потом медленно ведёт указательным пальцем вниз по ткани, описывает круги вокруг груди. Кожа там, где он касался, разгоралась вслед за его движениями, волоски вставали дыбом от крупных мурашек.

— Можно? — спросил Марк тихим голосом, от которого внутри меня гулко завибрировало. Горло перехватило, я молча кивнула.

Его рука легла на мою грудь. Он гладил меня очень осторожно и бережно, словно изучал каждое изменение на моём лице, каждый вздох и трепет, с которым отзывалось моё тело. Я закусила губу, судорожно желая, чтобы он дотронулся до напряжённого, вздыбившего ткань соска, но Марк тянул, изводя меня ожиданием. Обводил ладонями грудь, возвращался к плечам, к шее, к рукам и не касался меня там, где я сильнее всего жаждала его прикосновений.

— Марк... — не выдержав, простонала я.

Словно эта завуалированная просьба подстегнула его, он наконец накрыл пальцами сосок. Я вздрогнула от безумной остроты чувств. Я вся превратилась в один большой комок нервов, внизу живота сладко ныло. Зрение словно затуманилось, и в фокусе были только обнажённая грудь Марка и серебряный кулон в виде изогнутого кинжала на ней. Он переливался отражённым светом, пускал по коже маленькие зайчики, заманчиво колыхался.

Марк гладил теперь оба моих соска разом, обводил их большими пальцами, сжимал, потирал, а мне хотелось скулить от этой ласки, от необузданного желания, которое она вызывала во мне. Я дрожала и кусала губы, чтобы не застонать в голос.

Марк резко выдохнул и вдруг задрал ткань майки, разом обнажая грудь. Выпрыгнули маленькие тёмные ореолы с тугими, собравшимися в горошины соски. Марк замер. Лихорадочно облизнул губы. Его потемневшие глаза завораживающе блестели.

Я неожиданно для себя застеснялась, что вот так сижу перед ним, с грудью напоказ, со стоячими сосками, отчётливо выдающими моё возбуждение. Ещё с такими крупными, хотя обычно они были едва заметны.

Попыталась было прикрыться под его жгучим взглядом, но Марк поймал меня за руки, остановил.

— Не прячься, — сказал он глухо.

Перехватил оба моих запястья одной рукой, завёл мне за голову. Второй рукой мягко нажал, опрокидывая на подушку.

— Марк, я... — начала было я, сама не зная, что хочу сказать, как остановить его... и хочу ли.

— Ш-ш-ш, — он навис надо мной и, одной рукой прижимая к кровати запястья, другой лаская грудь, поцеловал меня в губы. Сразу раскрыл их, с напором проник языком, поцеловал жадно и бесцеремонно, требуя, а не прося.

Я задыхалась, лёжа под ним. Было нечто звериное в том, что он удерживал меня как бы в плену, не позволяя вырваться — и ласкал, гладил, трогал в своё удовольствие. Грудь горела от его прикосновений, губы — от его поцелуев. Я пылала, как в аду, внизу живота мощно пульсировало, по всему телу шли волны острого, яростного наслаждения.

И тут он оторвался от моих губ и обхватил ртом истерзанный пальцами сосок. Я запрокинула голову, тело свело в яркой, ослепляющей судороге удовольствия. Это было безумие. Если бы я могла превратить свои чувства в слова, я бы запротестовала, закричала бы, умоляя не мучить, спрашивая, зачем он делает это со мной, зачем дарит это пьянящее, неизведанное удовольствие, привязывает к себе, укрепляет всё сильнее и сильнее нашу связь, делает меня всё больше своей.