Она мала ростом и едва достигает ему до подмышек, но размеры, заложенные природой, обратно пропорциональны силе характера – все знают, что Анга держит этого беднягу под каблуком; и, кажется, это нравится ему точно так же, как и карамельки, которые он периодически достает из кармана и бросает в рот.

– Все мужчины одинаковы. Только и ждете, как заглянуть кому-нибудь под подол! – кипит Анга.

Леонт сокрушенно разводит руками – в ее словах доля истины.

Платон заговорщически подмигивает, и на его лице разъезжается самодовольная ухмылка.

– Дорогая, это не самое страшное! – пряча взгляд, заверяет он.

Его оправдание похоже на тихий печальный бунт. Покорности в нем, – как в отчаявшемся проповеднике.

«Бедняга, – думает Леонт, – ты действительно даже не подозреваешь, какими могут быть женщины».

– Как ты планируешь провести вечер? – спрашивает Анга, не обращая внимания на мужа, но ясно, что даже тон не упускается из виду. – Было бы глупо торчать в номере. Ты ведь завтра уезжаешь? – Она прицеливается и откусывает заусеницу на ногте. Кажется, это ее немного отвлекает.

Леонт пожимает плечами. Откуда ему знать. Сейчас его больше заботит появление Тамилы и что в связи с этим может выкинуть Анга.

– Ты мне все время кого-то напоминаешь… – Она опять сосредоточивается на заусенице.

Мужчины для нее представляют такую же опасность, как Эверест для начинающего альпиниста. Она регулярно в кого-нибудь влюбляется. Правда, слишком чистосердечно, чтобы молчать об этом.

Наверное, у Леонта слишком скучное лицо, потому что Анга многозначительно качает головой:

– Нет в тебе кошачести… – И точит своими глазками, похожими на маслины, посаженными в оправу не очень искусного ювелира. –Черная неблагодарность, – бурчит после секундной заминки и уступчиво, как делают это некоторые женщины, прячет своего бесенка с тайной надеждой, что сейчас вдруг откроется ларчик и она заглянет туда и увидит нечто, чем просто «фасад» разговора. Если его вообще можно увидеть. Но ей так хочется. Сомнение грызет червячком.

Но, увы, Леонт находит это всего лишь забавой, не требующей слишком пристального внимания.

Затем она поворачивается и проверяет, что делает Платон.

Платон перекладывает во рту карамельку, и глаза его за стеклами очков полны торжествующей хитрости. Что он еще может сказать в свое оправдание, разве что: человеку, которому затыкают рот всю жизнь, нечего сообщить и в конце ее.

Наконец она расправляется с ногтем и говорит, снимая что-то с губы:

– Мы как всегда собираемся «Под платаном» и не думаем отпускать тебя до самого утра. Потом едем к Данаки. Ты знаешь Данаки? Очень жаль. – Впрочем, момент слабости прошел и теперь мнение Леонта ее не интересует, кажется, что она рассматривает его так, словно он прилюдно уличен в безверии. – У него изумительная вилла на берегу и огромный парк. Потом отправимся на катере в Большой Анатоль… – С каждым словом она вдохновляется все больше и больше, словно зажигает внутри себя гроздья серных спичек. – Потом будем нырять с моста-а, потом…

– Право, я даже не знаю… – прерывает ее Леонт, потому что видит, как в глубине холла появляется Тамила. Он способен узнать ее среди сотен других женщин по энергичной, упругой походке. Она улыбается гостям, поглощающим свое шампанское, она обходит их, неся свои плечи под белым жакетом-кардиганом, как боевой флаг умницы, она говорит: вот я здесь, среди вас, смотрите, я не обман, я живая. Но боже упаси вас от самонадеянности или глупости.