Какая милая встреча, – шепчет Мемнон, – не будь так сентиментален, мужчины от этого кажутся смешными.

Сегодня я не подаю, – парирует Леонт, – поэтому проваливай и не мешай.

Даже если былое пьянит тебя, не теряй головы, – советует Мемнон.

Лиха беда начало, – думает Леонт, – человек должен испытывать минуты слабости, чтобы не казаться надутым индюком.

Ты неадекватно оцениваешь обстановку, – заключает Мемнон, – и скоро пожалеешь об этом.

– Я хочу познакомить тебя кое с кем, – говорит Тамила и прижимается так, что Леонт чувствует ее бедро и то место, которое от природы должно быть у женщин пышнее, а у нее осталось, как у семнадцатилетней девочки. Он знает еще и то, что у нее крепкое спортивное тело и кожа на ногах едва шершава от ежедневных занятий теннисом, а углы, там, где им положено выпирать, выпирают по-прежнему остро и не заплыли жиром. Пожалуй, только руки и морщинки в уголках глаз выдают возраст. Но то, что компенсирует годы, сейчас заслуживает большего доверия.

– Я только поднимусь к себе, – говорит Тамила, и улыбка чуть большеватого рта на тонком лице, и мягкий наклон, словно оценка прошлому, и разбегающиеся морщинки убеждают Леонта, что он не ошибается. И он, как абсолютное большинство мужчин, не может удержаться, чтобы не проводить ее взглядом, и ее ноги восхищают его по-прежнему.

Он не находит, что она изменилась сильно, но тем не менее теперь в ней чувствуется та сила, которая копится в женщинах годами разочарований и работы. Женщины-профессионалы чем-то однозначно похожи на мужчин. В них появляется та отточенность, которая делает их похожими на бегуна перед финишем – не способного замечать что-либо, кроме гаревого покрытия под ногами.

«Интересно, какая она теперь в постели», – невольно думает Леонт.

Она уходит, и он рассматривает ее ноги и ступни в белых пляжных туфлях.

Каково женщине всю жизнь произносить одно и то же имя и ворочаться в одной постели? Он променял бы правую руку на истину.

Как это ни странно, в нем опять просыпаются собственнические чувства. Он даже предается на мгновение туманным мечтаниям, – слишком размытым, чтобы быть уверенным в их осуществимости, и слишком обольстительными для сознания, чтобы устоять перед ними.

– Слава богу, наконец-то! – гневно восклицает, подлетая, Анга. Где-то позади волочится Платон. – Как можно злоупотреблять чужим временем! – Кивок в сторону удаляющейся Тамилы более чем красноречив.

Злость кипит в ней выше всякой меры. Манометры явно зашкаливают.

Прямая противоположность Тамиле – она похожа на фонтанирующий гейзер.

– Может быть, она думает, что для нее открыты все двери?!

Лязг зубов.

– Мы знакомы со школы… – пробует вставить слово Леонт.

– Хорошенькое дельце, если мы все будем строить глазки кому ни попадя.

Неврастеническая маска. Обезьяньи ужимки слишком явно бросаются в глаза.

– Вероятно, ты в чем-то права, – соглашается Леонт.

– Тебе не следует пропадать, – добродушно откуда-то сверху гудит Платон, – сегодня твой вечер.

Нелепая фигура – быть одновременно толстым и плоским.

– Да разве я способен? – оправдывается Леонт.

Явный напор его всегда смущает.

– Человек, да смири гордыню свою! – заявляет Анга. – Всю жизнь подозревала, что ты липнешь к каждой юбке!

Немыслимый оскал.

– Нет ничего странного, ведь он же мужчина, – неуклюже защищает Леонта Платон.

Пальцы широких ладоней у него похожи на жирные сосиски.

– Всего лишь оправдывание собственного распутства! – яростно сообщает Анга. – А сам ты! – Взгляд, острый, как рапира, упирается в Платона. – Уж не хочешь ли ты мне что-нибудь сообщить?! А? – глаза ее пылают, как угли в глубине камина. –Может, тебе тоже хочется пощупать чужие ляжки?