Заметив, что Койлин пошевелился, он положил свою жилистую руку на его плечо.

– Лежи, парень, тебе рано вставать! – проговорил он хриплым, надтреснутым голосом. Койлин замер, внимательно следя за стариком. Он не произносил ни слова, стараясь понять, где он. Он хорошо помнил, что, убив солдата, сбежал из замка, попал к разбойникам, убил одного из них, и снова сбежал, плутал по лесу; далее затем память отказывала ему. Между тем вечер уступил место глухой ночи, окутавшей лес, и только крики ночных птиц, да зловещий вой раздавались в темноте.

Старик достал из печи горшок, наполнил из него глиняную чашку, и протянул её Койлину.

– Пей! – проговорил он.

Приподнявшись, больной сделал несколько глотков, и, обессиленный, откинулся на убогое ложе.

– Ты чуть не умер с голода, но это ничего. Поправишься, и снова станешь крепким парнем. Ты ведь был крепким парнем? – обратился старик Койлину.

Наверно, был, – подумал Койлин, – если убил уже двух человек, не считая тех, кто пал от его стрел, когда он защищал замок. Однако он ничего не сказал, лишь со слабой улыбкой кивнул старику.

Старик поднялся со скамейки; (он оказался действительно высокого роста), потушил лучину, и улёгся на нехитрую лежанку.

Утренний рассвет робко проник через мутное оконце. Койлин открыл глаза. Старика нигде не было. Койлин чувствовал себя гораздо лучше, и с любопытством оглядел своё неожиданное пристанище. Избушка была сложена из довольно толстых, уже изрядно потемневших ошкуренных брёвен, и тщательно законопачена. В дальнем от него углу стоял сундук, сработанный, видимо, хозяином, так же как стол и лавка, стоящая у стены. Повсюду были развешаны пучки корений и трав, издававшие дурманящий запах, возле печи стояла небольшая кадушка, наполненная водой, на которой сбоку висел деревянный ковш, в печи стоял чугунок и сковорода. У входной двери лежал обрубок дерева с дуплом, наполненным камнями, и берёзовый туесок с крышкой, над которым вилась залетевшая случайно пчела.

Небольшая входная дверь была обита медвежьей шкурой. В углу стояла крепкая рогатина, говорившая о том, каким образом хозяин избушки добыл шкуру. Над лежанкой Койлина висел колчан, наполненный стрелами. По-видимому, хозяин был расчётлив и запаслив.

Размышления Койлина были прерваны приходом старика. За плечами у него был лук, за поясом убитый заяц. Бросив взгляд на Койлина, и заметив, что тот пришёл в себя, старик подошёл к мальчику и улыбнулся.

– Ну, что, малыш, ещё поживём?

Он положил ладонь на лоб больного, и вновь вышел из избушки, возвратившись с охапкой поленьев. Вскоре в печи полыхал огонь, а в чугунке на печи варился заяц, приправленный кореньями и травами, и издававший такой запах, что Койлин, как зверь, почуявший поживу, задёргал ноздрями и заворочался под шкурой.

Старик, улыбаясь, посматривал на юношу. И действительно, будучи ещё совсем молод, Койлин, тем не менее, производил впечатление взрослого парня.

Вскоре Койлин сидел за столом со стариком, хлебая деревянной ложкой из чугунка наваристый бульон. Сам заяц, извлеченный из чугунка, лежал на деревянной доске, исходя вкусным запахом. Койлин потянулся было к аппетитной тушке, но старик остановил его:

– Можешь съесть маленький кусочек. Мне не жалко, но ты долго голодал, поэтому должен потерпеть, пока твой желудок привыкнет к пище.

С сожалением Койлин смотрел на еду, глотая слюни. Нельзя, значит нельзя. Нужно слушаться старика, ведь его здесь никто не собирается ни вешать, ни убивать, и бежать ему отсюда некуда. К тому же он был настолько слаб, что с трудом добрался до своей лежанки, собираясь тут же заснуть, однако старик подал ему глиняную кружку: