На старшего ругался и плевался…

А тот за младшего в душе молился

И неразумного забыть не мог.

Как жаль, что мать навек ушла,

Теперь не может братьев примирить.

Откуда в младшем столько зла? -

Ведь мать родная праведно жила.

Как часто неразумными бываем,

Свою любовь словами убиваем.

Я собирал по склонам горным

Очёсы шерсти коз пугливых…

Был мир открытым, непритворным,

Речей не слыхивал глумливых.

В огнистой яркости скафандре

По вечерам в мою пещеру

Вползала тихо саламандра,

Я звал её богиней Герой.

С Небес слетали счастья искры,

И собирали их оливы;

А по утрам туман лучистый

Клубился в скалах молчаливо.

Средь певчих птиц обрёл свободу

И с небом чистым породнился;

Встречал в молитве я восходы,

Как будто заново родился.

И дух высокий, благородный

Сошёл с Небес, меня касаясь…

В лодке

Во весь рост стою я в лодке

И гоню её веслом.

Дама хлещет море плёткой,

Скучный мир горит огнём.

Дама волны подчиняет,

Разгоняет облака.

Полыхает, полыхает

Страсти бешеной река.

Мы вдвоём сильнее шторма,

Выше неба мы вдвоём;

Ненавидим слово «норма»,

Без приличий мы живём.

Все законы попираем;

Ветры, молнию и гром

Укрощаем, усмиряем,

Если в лодке мы вдвоём.

На воде, на чистой глади

Наша лодочка стоит.

Морю с лодочкой не сладить,

Если в сердце страсть не спит.

В аэропорту

Обычный шум, многоголосье…

Зовут кого-то на посадку,

К отлёту кто-то опоздал…

Играют дети лихо в прятки

(И я когда-то так играл).

Твой самолёт не прилетает,

А моего – не существует…

На всех и вся я тихо злюсь

И, поминая чёрта всуе,

Коплю в душе обиду-грусть.

Чужие дети улетели, –

Всё в жизни просто и непросто

(Меня никто нигде не ждёт).

Обида в сердце жалит остро, –

Чужой здесь только я один.

Возьму билет на дальний остров,

На близкий сердцу Сахалин.

Дама с портрета

(по мотивам картины Тициана «Девушка в меховой накидке»)

Кто эта дама, что с портрета

Открытым взглядом сквозь столетья

Меня пронзает и тревожит?

Глаза сродни оливам тёмным,

И спорит ум в них с красотою…

Смотрю, шепчу: «Великий Боже,

Кому сподобилось когда-то

Стоять так просто с дамой рядом

И сей портрет с неё писать?»

Как идеальны, гармоничны

Черты лица… В них скромность дышит,

И благородство отражает;

Я в мыслях к даме обращаюсь

На языке мне незнакомом…

О Боже! Дама отвечает.

Хоть нежных слов не понимаю,

Но радость душу наполняет, –

Зачем мне что-то понимать?

Прощаюсь с дамой на портрете,

Вхожу в больничную палату,

Душой и сердцем улыбаясь.

И свет, и веру, и надежду,

О, как бы мне не потерять?!

Подкоп

Вдруг посреди старинного села,

Где жили люди сотни лет,

Граница почему-то пролегла.

И всё! Прохода людям нет.

Колючками ощерился забор, –

Соседей добрых разделил…

«Беда! Нелепица! Полнейший вздор!» –

Дед Опанас судьбу корил.

Живут за тем забором дочь и зять,

И собутыльник деда сват…

Хоть караул кричи, – ни дать ни взять,

Ведь стало бранным слово «брат».

Ну, как всё малым внукам объяснить

(Село одно, но две страны)?

Разорвалась родства былого нить,

И в том нет дедовой вины.

Собакам, кошкам, курам, петухам

Совсем граница не указ.

С утра ворчит дедуля: «Стыд и срам, –

Нечистый разделяет нас».

Дед призадумался, наморщив лоб

(Он на придумки был богат);

И сделал под границею подкоп,

И жизнь пошла… на старый лад.

Скорбь

В память о погибших в авиакатастрофе над Чёрным морем 25.12.16

Всё спит вокруг – ни шороха, ни всхлипа;

Мороз сковал уснувшие сады.

Шагают, вижу, по аллее липы,

Не это ли предчувствие беды?

Какая ночь тревожная, тягуча!

И вот в стекло синица клювом бьёт,

На небе тёмном громоздятся тучи, –

Над Чёрным морем гибнет самолёт.

Печаль тиха, вновь скорбь глотает слёзы,

А ненависть криклива и злобна;

В моём саду свирепствуют морозы,

И липам нынче не до сна.