Последняя фраза прозвучала совсем печально. Тарелка замедлилась и остановилась, возвращая мир в мерное русло.

– Поэтому ты здесь? Потому что знаешь?

– Я рисунок на стене в покинутом городе. Те, кому есть куда идти, ушли.

– Значит, тебе некуда идти, потому что ты знаешь, что…

– Что нету никакого «куда». Оборот-то один и тот же. Видишь ли, так получается, что, как только познаешь истинную природу движения, твой мир обращается в статику.

Я взяла тарелку в руки, на ощупь, как песок.

– > x~I? – спросила я.

– I <:x:> I, – ответил он

– Но всегда можно выдумать себя наружу, разве нет?

– Наружу… – усмехнулся он. – Я был там. Снаружи. Видел, как растут горы, как испаряются океаны, гнутся русла рек, обходя незримые магнитные столбы. Там, за выходом, я видел все.

– И Минарели?

Он промолчал.

– Там бескрайние лунные поля, и горы, как фольга.. А отражения? Где тебя столько, что забываешь, с чего началось. А ватный остров? Требуньеры? Улей? Неужели все это видел?

Старик долго не отвечал. Я легла на пол, на бок и вскоре вроде как забыла о нем, долго моргая и глядя сквозь прохладную пыль. Идти наружу, под солнце, не хотелось.

– Расскажи мне об этих местах, – шевельнулся вдруг терракотовым интересом мысленный голос старика.

Я повернулась на живот, поставила тарелку на ребро и катала ее пальцем по полу, как большую монету.

– Там по-другому. Каждый раз все совсем иначе. Ты же был снаружи. Ты знаешь.

– Да. Давно это было. Много оборотов назад. Еще до того как я постиг движение. Так же, как и ты, выдумывал себя куда ни попадя, преследуя свою мечту.

– Мечту?

– Да. Я всегда хотел научиться управлять оборотами так же легко, как и пространством. В итоге это меня и погубило. Будь осторожна с мечтами. Они сбываются. У тебя же есть мечта? Цель? Причина? То, что заставляет тебя идти?

Я села, подогнув ноги под себя, и приложила палец к губам. – Да. Меня направляют туда сны. Я вижу направления. По ним и следую.

Я попыталась вспомнить последний направляющий сон и с холодком осознала, что это было еще до пластилиновой реки. До улья. В поезде. В последний раз я видела сон в поезде. Там были опадающие лепестки улья. После этого я шла вслепую. По инерции. Сомнения осами пробудились под ложечкой. А что, если я не там, где должна быть? Что, если я сбилась с пути? Я отсутствующе закусила костяшку указательного пальца.

– Тебя ведут сны? Очень интересно. А откуда берутся эти сны?

– Не знаю. Являются. А потом я иду. Просто иду. А когда возникают препятствия, выдумываю обхождения, но путь всегда разворачивается передо мной. Сам по себе.

«А еще у меня есть Фая», – подумала я закрыто и вздохнула. Только нет ее больше.

– То есть каждый последующий оборот приносит новые поверхности, так? – спросил старик.

– Да, можно и так сказать. Местность постоянно меняется. И законы поведения на ней тоже.

– И в чем же твоя конечная цель? Пункт назначения?

Осы сомнений вспорхнули и, жужжа, опрокинулись ледяными струями за шиворот. У меня задрожала губа. Я почувствовала себя маленькой и беззащитной.

– Я не помню, – сказала я, чуть не плача. – Не помню. Я забыла как-то.

– Забыла… – повторил он с тронутой волновой рябью.

Я острунилась, шумно втянула воздух, и вспрыгнула на ноги, держа тарелку в руке. Слеза скатилась по щеке, но я утерла ее тыльной стороной ладони. Слабость была непозволительна. Теперь, когда я сама по себе.

– А почему ты не поставишь себе новую цель? – спросила я, уводя разговор в сторону. – Если эта достигнута? Разве нельзя начать все сначала?

Старик вздохнул.

– Я объясню, а ты попытайся понять. Воображение открывает пути. Описания первого разума, языков, воплощаются через вектора второго, граней. Ты можешь говорить на гранях, значит, твой второй разум раскрыт и ты знаешь, что количество миров на векторной плоскости второго разума, в принципе, бесконечно, но воспринять ты можешь лишь несколько. Только те, что можешь вообразить. И в этом сила первого разума. Воображение.