– И для кого же?

– Для герцога Орлеанского! Людовику прекрасно известно, какой образ жизни ведет его троюродный брат, и ему достанет ума для того, чтобы не назначить регентом человека, у которого на уме лишь забавы с особами легкого поведения да ночные оргии с фрейлинами и горожанками. Даже на Королевских советах герцог думает лишь о том, в чью постель он заберется нынешней ночью, дела государства при этом его не беспокоят. Итак, любвеобильный братец отпадает. Другая кандидатура – брат короля. Но такового нет. Остается Бурбон, муж Анны, а значит, и сама Анна. Разумеется, возмущенный герцог выразит протест и потребует созыва Генеральных штатов, которые, можно быть уверенным, станут на сторону почившего короля. Людовику Орлеанскому, повторяю, нет никакого дела до сердечных мук Анны де Боже; теперь же, лишившись вожделенной власти, он просто возненавидит Анну и не исключено, что, став врагом, объявит ей войну. Впрочем, самому герцогу не додуматься до этого: в погоне за новыми юбками он скоро совсем потеряет голову. Вот почему он не желает ни в кого влюбляться, даже в дочь короля.

– Откуда тебе об этом известно?

– Я не враждую с герцогом и не собираюсь этого делать, а потому вхож к нему как один из его приятелей по вояжам к скучающим кумушкам.

– Но что же дальше, Филипп? Выходит, войне не быть?

– Напротив, это случится; мне самому, по всей видимости, придется подать герцогу мысль о войне, и когда Анна де Боже узнает об этом, ей, сам понимаешь, станет не до нежных чувств. Вот тут я и попрошу ее подружку Катрин дю Бушаж посоветовать Анне бросить благосклонный взгляд на тебя. Со своей стороны и ты держись прежних позиций; нелишним будет при этом совершить какой-либо подвиг в честь твоей дамы сердца. Пройдет совсем немного времени, и, я уверен, она затащит тебя к себе в спальню, а потом дарует звание маршала, и ты поведешь войско на твоего царственного соперника, на герцога Людовика Орлеанского.

– Ты с ума сошел, Филипп! Война! И все из-за того, что я влюблен в супругу графа Пьера де Боже! Или мало пролито крови французами на полях сражений? Мало разграбленных и сожженных солдатами деревень?

На это Рибейрак со свойственным ему прямодушием ответил:

– Воевать и не грабить – все равно что не обнимать и не целовать женщину, которая разделась для тебя. Даешь войну и грабеж!

– Филипп, как ты можешь!..

– Ты любишь или нет, черт возьми! Что касается войны, то этого не избежать: герцог, хоть и поглощен целиком своим распутством, не опустит руки после того, как от него уплывет регентство.

– Согласен, но это лишь плод твоей фантазии. Кому ведомо, что придет в голову умирающему королю?

– Уверен, все именно так и случится, чтоб черти утащили мою душу в пекло!

– Однако, Филипп, меня терзают противоречия, вызванные неуверенностью: ведь у нее есть муж!

– Что не мешает ей, клянусь жаровней сатаны, любить другого.

– Ах, ты меня не понимаешь. Имею ли я право любить эту женщину и, главное, рассчитывать на взаимность? Что как она, узнав об этом, рассмеется мне в лицо?

– Друг мой, только последняя дурнушка при живом муже не имеет рыцаря своего сердца. Мудрой женщине ничто не помешает отвести взор от объекта страсти, которому она безразлична, чтобы устремить его на того, кто в нее влюблен. А ведь графиня де Боже вовсе не глупа, согласись. К тому же ты так красочно описывал мне ее достоинства: миловидность, плавность движений, изящная поступь, гордая посадка головы… что там еще? Да за одну только красоту стоит влюбиться в эту даму, клянусь преисподней и всеми котлами с грешниками!

– Ты уверен? – оживился Этьен. – И ты тоже находишь ее красивой, Филипп?